– Ты обвиняешь ее в том, чего она не совершала. Ее оклеветал Авдеев, бывший парень! Он работал в том же банке, – пыталась достучаться до глухого сердца Яна, – отсюда и интимные детали, и информация о командировках и корпоративках. Тебя же обвели вокруг пальца и внушили через сеть, друзей, общественное мнение, что верная, надежная Алла изменила тебе, но это ложь. Знаешь ли ты, что ее побили на работе, а когда она пошла в полицию, то выставили вон? Каково ей? Отвернуться от нее сейчас – предательство, ты предаешь ее сейчас! – воскликнула Яна, но ее оборвал раздраженный голос:
– Передай своей подруге, чтоб больше никого ко мне не подсылала. Ни тебя, ни кого-то другого. Пусть усвоит: все кончено. Из-за нее мне теперь стыдно смотреть людям в глаза, – отчеканил Павел и бросил трубку.
Яне оставалось слушать короткие гудки…
Алла засыпала и просыпалась в слезах, лицо осунулось, глаза потускнели. Ничто ее не радовало, на шутки подруг она не отзывалась. Марина заставила ее пропить курс «Новопассита», и Алла послушно глотала горький сироп, даже не морщась.
Она не задумывалась ни о прошлом, ни о будущем, ни об ушедшей любви, ни о предстоящих поисках работы, а затухала в сыром, хмуром городе и занималась саморазрушением. Спасение виделось только в отъезде. Неважно куда, главное, из Владивостока и поскорее. Уехать, чтобы развеяться, восстановить силы и вернуться готовой к борьбе за место под солнцем.
Родители жили в Рощино, на севере Приморского края, и Алла собралась к ним, в родной дом, где, как говорится, и стены лечат. Подруги поддержали идею: ей действительно следовало взять паузу, и отъезд казался лучшим решением.
«Сейчас она слишком вымотана, чтобы браться за что-то новое; вот придет в себя, тогда и можно подумать о будущем, как жить дальше. Для начала ей нужно все переосмыслить в спокойной обстановке, а для этого уехать домой и побыть в кругу семьи», – рассудили подруги.
Они наказали Алле всегда быть на связи, не пропадать, регулярно звонить, делиться мыслями, переживаниями, поскольку знали: замыкаться в себе нельзя. Они поддерживали ее как могли и принимали ее боль как собственную, но в последние дни им стало страшно за нее: ходила мрачнее тучи, почти не разговаривала, а во сне скрипела зубами. И если бы не намечавшийся отъезд, ей, возможно, пришлось бы скоро обратиться к психиатру. И признать полнейшее поражение. Перед Авдеевым, перед судьбой.
– Ну уж нет, рано вешать нос. Ты еще им всем покажешь, – сказала Янка и отправила подругу за билетом на автовокзал.
***
Алла приехала в Рощино в первых числах июня. Она не баловала родителей частыми визитами: с тех пор, как осела во Владивостоке, появлялась дома не чаще, чем раз в пару месяцев, – и те несказанно обрадовались столь неожиданному приезду дочери.
Но застыли на месте при виде впалых щек, темных кругов под глазами, контрастировавших с мертвенно бледным лицом; в стеклянных глазах даже встреча с родными не смогла пробудить живой блеск. Что с ней стало?
– Дочка, ты больна? – выронила из рук полотенце мать.
Дочь молча разулась и переступила порог.
– Что случилось? Кто тебя обидел? – спросил взволнованный отец, как в детстве, когда та прибегала со двора в слезах. Но вместо ответа Алла бросилась в его объятия и разрыдалась.
– Дочка, что с тобой? Все хорошо, мы рядом. Солнышко ты наше… Проплачься, станет легче.
– Что же мы стоим у порога? – обступили ее чуткие родители. – Пойдем в комнату, пойдем же.
