Разговаривал с ним около часа: выходи, пока осень и стекло не замерзло, ты будешь – как всегда – провожать на работу, прыгнув на подоконник! «Я тебе помашу снаружи – ты мне лапой ответишь, а то ведь скоро зима, стекло затянет кружевным инеем, и ты хренушки там че разглядишь, как ни царапай. Ты помнишь, как зимой царапал по инею! А еще ты забыл, что у тебя есть такая радость – птичка-мухоловка, настанет весна, она опять прилетит и будет радовать твой охотничий инстинкт, и снова ты будешь бросаться на нее, тренируя ударами об оконное стекло свою мощную рыжую морду. Что касается кошки Баси, то скажу тебе как мужик мужику: действуй! Рядом с тобой такая модель ходит, и как она течет – на четырех лапах»! Но этот братский тон не прошел, Мяузер еще глубже забился под ванну и закрыл глаза от отвращения, и Вихорков тогда залепетал, как классная дама: «Да у вас с Басей, да потом, да будут дети-рыжики…»
Все мы засмеялись, потому что Вихорков был живой комод, который вдруг заговорил нежным умирающим голосом.
– А что? – поднял брови Вихорков. – В самом деле Иван Петрович Павлов не прав. У животных не только рефлексы. У них есть что-то высшее… Я стал потихоньку Мяузера выколупывать из-под ванны, продолжая сюсюкать, прижал к груди, а Руфина уже поднесла черепушку с молоком. И все наладилось…
* * *
Молодой поэт Даниил Цой то поправлял косынку на волосах, то вынимал из папки листы, то обратно их туда помещал. У его жены, сидящей рядом, блузка с глубоким вырезом на груди, а в упругой ложбинке – серебристый мобильник. Так что Пушкин, увидев ее, мог бы написать: «Ах, почему я не мобильник». И раздался звонок. Она выхватила аппарат из волшебной долины:
– Да, слушаю. Лес? Какой лес? А… поняла, лес на продажу! Передаю трубку мужу.
И тут молодой поэт Даниил Цой из блистательного преподавателя университета, неистового поклонника Милоша (который ему снится), превратился в коммерсанта. Глаза заблистали капитализмом, а на острие голоса появились кубометры, проценты, переводчики с японского. Когда разговор закончился, он обратился к нам:
– Почему здесь не сидит ни одного переводчика с японского? Эх, Слава, зачем ты без фанатизма учил японский!
– А почему роща деревьев сама не решает, кому и на что отдать свою плоть? На бумагу ли, чтобы вышла книга… Кстати, некоторые хитрецы писатели подкрадывались бы к ней, обещая: у нас есть удобрения, на этом месте новая роща вырастет. А роща бы им отвечала: пусть мой совет деревьев скажет. А деревья хвать хитреца за шкирку мощными ветками и как катапультой – за тридевять земель. Он летит и говорит: подумаешь, зачем мне роща, да уже начинают из песка бумагу делать – белую, вечную. Ее хватит на все. Упал он на чистый, желтый песок, зачерпнул его в горсть, любуется, а песок прокашлялся и изрек: хрен я тебе дам себя на твою книгу. А Чеславу Милошу роща махала бы своими кронами: сюда, сюда! Я дам тебе столько бумаги – на все книги, что ты написал!
Зазвенело нетрезвое стекло, Вихорков встал и добавил:
– Чеслав, передай Ивану, что он не прав.
* * *
Да, пришло время сказать, что в прозрачной папке у Даниила. Там у него, во-первых, девять стихотворений, которые он написал в промежутке между рубками двух рощ. Во-вторых, благодарный ответ Милоша на наше поздравление с девяностолетием: «Как я рад, что далекие камни Урала становятся камнями Европы». А в-третьих, в папке оказались наши стишки, но не размышляющие, как у Даниила, а…
