– Вот это демагог! – восхищенно прошептал он.
А меж тем голос Кирилла Петровича все усиливался, и на лице у него появилось вдохновенное выражение.
– Нет, товарищи, никаких богов в помине! Мы эту жизнь делаем такой, как она есть, каждый день, с утра. И только от нас зависит сделать ее еще лучше, прекраснее, если хотите. Чтоб напоминала жизнь наша не скучную сатирическую пьесу про пьяниц или тупиц, а большой красивый роман. В котором каждый из нас – главный герой. И каждый сам себе писатель.
Зала зашевелилась. Послышались смешки. Кто-то крикнул:
– Правильно!
– То-то и оно, что правильно, – чутко отозвался Кирилл Петрович. – А сами знаете, быть настоящим писателем трудно. Этому надо учиться. На таком человеке особая лежит ответственность. И не перед высшими силами. Это ответственность прежде всего перед собой, перед своим народом и… – тут хотел Кирилл Петрович сказать слово «партией», но что-то его остановило, прямо физически. Из горла вышел едва слышный звук, который был усилен микрофоном. Так что в зале раздалось громкое, хрипловатое хииик… Потом наступила томительная пауза, и неожиданно совсем другим голосом, как будто и не своим заговорил Лектор: – Всякий человек создан по образу и подобию Божьему, – сказал он негромко, и зала напряглась от таких слов. – Не обличьем (усмешка), а нуждой творить. Про Бога мы только одно и знаем – Он был творец. Человек творит ему подобно, с самого начала, когда младенцем обнаружит твердь и отделит несовершенным глазом свет от тьмы; заполнит свой мир всякими тварями и, наконец, людьми. Потом вдохнет мучительным напряжением в себя отдельное существование и встретит свою Еву, которая протянет яблоко, чтобы отведал от древа и открылись глаза его, чтобы возжаждал жизни, соединился с ней и породил двух, всегда двух: Каина и Авеля, зло и добро… Так написано в священных книгах. Потому эти книги и священные, что в них заключена вся главная игра сознания и чувства, как в генетическом коде заключена картина тела. Ошибка в исполнении взращивает уродство. Так мы себя уродуем, не исполняя творчески и не пытаясь даже приблизиться к замыслу. Предпочитаем мазать по образцу убогости эпохи, лубок с чужой красоткой и лебедями! Когда же вытошнит от нарисованного, когда страшок возьмет от безнадежности и бессмыслицы – ищем спастись. Начинаем переживать свое Евангелие. Едины во всех лицах: Христос и сам себе Иуда, и Петр, фарисей и римлянин… Все в точной соразмерности замысла. Лишь мелочность и высота творимого – у каждого свои. Свои искушения. Свои предательства. Свое распятие и воскрешение. Коль повезет! Не повезет – иной распятый на кресте собственной глупости так и провисит до смерти, не зная про то! А сколько раз макаем мы хлеб в одну миску одновременно с собственным предательством? И зная про то, молчим, неготовые исполнить предначертанное. Молим, упрашиваем пронести сию чашу мимо нас. Зря стараемся, все равно распнут! Только кресты наши низенькие, а гвозди – вроде булавочных уколов. А какая разница? Мука у всех настоящая!
«Ай да лектор, – мыслил Савелий. – Ай да говорун! Куда ж ты гнешь? Да после такой лекции под белы руки и…». Он осмотрел украдкой зал, но в нем никто не выражал на своем лице ровным счетом ничего. Потом он поглядел на человека в первом ряду, того, что представлял лектора из столицы, человек вроде дремал, согласно клевал носом. Тут Савелий и заметил еще одного человека, который по всему слушал чрезвычайно внимательно и даже делал какие-то пометки в записной книжке. Савелий заметил магнитофон у него в петлице и понял, кто этот человек с таким профессиональным магнитофоном…
