Гест улыбается и снова ложится.
– Иди ко мне, – приглашает он. – Полежим немного.
Я ложусь на кровать рядом с ним, но не настолько близко, чтоб соприкасаться.
Гест закрывает глаза, и вот его грудь начинает вздыматься все медленнее и медленнее. Он всегда умел засыпать быстро, как младенец. И даже во время наших разговоров засыпал посреди фразы.
Солнце светит в окно на белую постель и Геста. На его прямой нос, раздвоенный подбородок и темные волосы, в которых еще нет седины, хотя он на десять лет старше меня.
Сейчас наша разница в возрасте не кажется такой уж большой, но когда мы только начали жить вместе, мне было восемнадцать, а ему двадцать семь. Сейчас, когда я вспоминаю те времена, то удивляюсь, что мои родители ничего не сказали. А что бы я сама сказала, если б у Леи вдруг завелся возлюбленный, которому скоро стукнет тридцать?
Гест из Рейкьявика, и в первые недели наших отношений он ездил в Акранес встречаться со мной. Наши первые поцелуи происходили по вечерам в машине на стоянке близ горы Акрафьятль. Нас окружала кромешная темнота, порывы ветра, время от времени толкавшие машину, и мелкие капли дождя на стекле.
К горлу подкатывает комок, и я закрываю глаза.
И вновь широко распахиваю их, когда дыхание становится более поверхностным, смотрю на потолок и начинаю пересчитывать трещины на потолке, а потом рожки люстры. Пытаюсь думать о другом – о чем угодно.
Комната холодная и неприветливая, почти как тюремная камера. Здешние дизайнеры слишком перегнули палку с этой неотделанностью, и хотя пол здесь с подогревом, а на улице светит солнце, мне зябко.
Отдохнуть не получается. Так что я встаю, снова обуваюсь и выхожу в коридор. Я не делаю попыток разбудить Геста.
Внизу в зале дети уже взяли себе по стакану газировки, и не успеваю я подсесть к ним, как официант приносит и ставит перед ними гамбургер и сэндвич.
– Вы действительно проголодались? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает Лея. – Уже час.
Лея права: время перевалило за полдень. Пока мы были в номере, наверно, кто-то уже приехал.
– Картошки фри хочешь? – Ари пододвигает ко мне тарелку.
– Спасибо. – благодарю я. – Я себе, наверно, попить возьму. За стойкой бара та девушка, которая водила нас по гостинице. Увидев меня, она вздрагивает, чуть не роняет стакан, который держит. Спешит поставить его и подходит ко мне. – Водку с клюквенным соком, – вполголоса заказываю я. – Но безо льда.
Получив стакан, я тотчас отпиваю большой глоток, а потом снова подсаживаюсь к детям.
– Что это? – интересуется Лея.
– Клюквенный сок, – отвечаю я.
Открывается входная дверь. Я слышу неразборчивый шум голосов и смех и сразу чувствую, как вся напрягаюсь. А потом входит мама.
– Здрасте, дорогие, а вы все здесь сидите?
Ее звонкий голос заполняет помещение, высокие каблуки стучат по полу, когда она спешит к нам. Она обнимает каждого, и в нос ударяет запах: розы и цитрусовые. По пятам за ней входит папа и обнимает нас еще крепче.
– Ох, давно же я вас не видела, вы так редко в Акранес заглядываете! – говорит мама, и в ее голосе, как всегда, слышатся нотки обвинения.
– Там же недалеко…
– Ой, Петра! – восклицает мама. – А что у тебя с руками?
– Ничего, порезалась, – отвечаю я.
Мама недоверчиво глядит на меня:
– Небось опять грызть начала?
– Опять? – морщит нос Лея. Она всю жизнь терпеть не может, когда я грызу заусенцы. Говорит, что от этого зрелища ее тошнит.
