К счастью, Оддни после сна освежилась, хотя от нее все еще пахнет выпивкой и глаза мутноваты. Когда мы познакомились, мы сначала пили вместе, но я уже почти год веду трезвый образ жизни, хотя и не хвастаюсь этим. Год – это мало, и я не сказал бы, что это привело к таким большим переменам, как считают некоторые.
Наверно, я не так уж много выпивал, чтоб эти перемены сразу бросались в глаза. Я никогда не пропускал работу, никогда не давал другим, кроме Оддни, видеть меня пьяным в стельку. В загул я уходил только дома по выходным, в одиночестве перед телевизором. И никогда это никому не мешало. Хотя я подозреваю, что иногда по понедельникам от меня исходил запах, но мне об этом никто не говорил.
А Оддни все еще выпивает. Я хочу, чтоб она бросила сама, а не из-за меня.
– Нормально все, – говорит Оддни, когда я пытаюсь взять ее под руку в тот момент, когда мы отправляемся на прогулку.
Я знаю, почему пил сам, но не могу толком ничего сказать насчет Оддни, хотя мы с ней вместе уже больше года. Мне кажется, мы с ней еще так мало времени вместе и до сих пор знакомимся друг с другом. Судьба свела нас, когда Оддни позвонила к нам в мастерскую, чтоб обновить старое кресло. Я иногда занимался такими заказами: давал старым вещам вторую жизнь. У меня работает обойщик мебели, который способен за небольшую сумму буквально сотворить чудо. Кресло, которое привезла Оддни, представляло классический образец исландского дизайна. Качественно сделанная вещь, и чинить ее – одно удовольствие. Я расстарался, тщательно все зашлифовал, нанес олифу, и оно стало как новенькое.
Пока работа шла, мы с Оддни познакомились. Ей было интересно, чем я занимаюсь, ей хотелось смотреть, как я наношу олифу, и она долго обсуждала материал для обивки. В конце концов выбрала голубую материю с узором.
Когда она приехала забирать кресло, она, к моему удивлению, предложила пропустить где-нибудь стаканчик. «Надо это отметить», – объяснила она.
И мы отметили. Ох как мы отмечали!
– Мне надо вот с ними поговорить, – заявляет Оддни и убегает. В сумочке у нее фляжка, к которой она время от времени прикладывается.
Толпа останавливается, и я смотрю на залив. Солнце еще высоко, хотя в это время года оно заходит быстро. Поверхность моря омыта лучами, плеск волн сливается с криками чаек. Я вдыхаю его запах: как следует наполняю легкие прежде, чем выдохнуть.
– Триггви?
Я немного в стороне от остальных, и ко мне подходит Эстер.
– Красиво здесь, – говорю я.
– Да. – Эстер откашливается. – Ну… Как Оддни в последнее время?
– Как?
– Да. По-моему, она… – Эстер вздыхает. – Как будто пить стала больше. Тебе так не кажется?
Я не знаю, что и ответить. А она и впрямь стала больше пить?
– Я не уверен, – произношу я.
– Ну, вы, конечно, вместе не так долго. – Эстер понимающе смотрит на меня. – Прости, я не то хотела сказать… Я хочу сказать: тебе, наверно, трудно судить…
– Наверно. Год – это мало.
– Да, конечно, – кивает Эстер. – Просто… Я боюсь, Оддни плохо восприняла…
– Что именно?
– Ну, насчет фирмы. – Эстер трет переносицу. – Ее никто не собирался оттуда выживать. Но я подумала, что, может, для нее лучше, если это не будет над ней висеть. Оддни же никогда… Ну, как бы выразиться? Никогда не интересовалась бизнесом, ведением дел. Мы с Ингваром оба работали там временно. Я даже не помню, когда Оддни в последний раз являлась на заседание правления фирмы.
