– Как вам начало года? Мне одному кажется, что без мрачного папаши Бойки как-то спокойнее? – припоминает Фильфиневич бывшего ректора и, собственно, основателя и владельца всего академгородка.
– Боже, ну какой же придурок… – ругается неожиданно Лия. – О покойном либо хорошо, либо никак.
– Это тебе твоя чокнутая бабка сказала? – парирует парень столь же резко.
И потом… Они смотрят друг на друга так, словно готовы ввязаться в драку.
– Ты так бесишься только потому, что не нравишься ей?! Говорил же, что тебе похрен!
– Так и похрен!
– Так и да! Ага, ага…
– Иди, причешись, ведьма.
Я охаю. Но Лия не сдается. Ехидно смеется, будто его замечание ее совсем не трогают.
– Чтоб стать похожей на тебя, сахарный мальчик? Ну, уж нет! Лучше смерть!
Отошедшие от шока ребята взрывают воздух хохотом.
– Скорей бы! – выдает тем временем Фильфиневич.
Я его таким злым еще никогда не видела.
– Господи, Дима… Не надо так, – не выдерживаю и вмешиваюсь я.
Не понимаю, почему остальные молчат.
– Ой, да пусть болтает! Я на него вообще куклу вуду сделала. Перед сном обряды провожу.
– Что ты сказала? Какую куклу?
– Филя, ша, – тормозит его Чарушин.
Приобняв за плечи, удерживает на месте, тогда как тот уже готов был ринуться к Лии. В этот же миг наши с Артемом взгляды пересекаются, и внутри его глаз появляется что-то новое. Не такое агрессивное, как то, что он выдавал прежде. Нечто чувственное, ласковое, почти нежное… И как мне не отзываться? В груди все тотчас сжимается и рассыпается искрами.
Жаль только, все слишком быстро обрывается. Чарушин отводит взгляд, а в следующий раз таким холодом пробивает, что вздрагиваю.
– Погнали. Охладимся, – громко агитирует Тоха, перетягивая внимание на себя.
– Фильфиневич боится мочить волосы, – продолжает издеваться моя подруга. – Ах, ах, ах! После соленой морской воды никакой кератин не спасет шевелюру льва!
Благо на эту реплику Дима уже особо не реагирует. Лишь окатывает Лию злостью и с разбегу слетает с пирса.
– Ты не расстроилась? – интересуюсь участливо.
– Еще чего!
Я киваю. Тихонько вздыхаю и смотрю на Чарушина. Он тоже собирается прыгать. Ловит мой взгляд и замирает у края. Не понимаю, что горит в его глазах. Не осознаю даже, что сама выдаю.
Снова толчок внутри, как извержение вулкана… И я иду к Артему.
Не разрываю зрительного контакта, пока не встаю прямо перед ним. Нащупываю его руки, прижимаю ладонями к своему животу и всем телом к нему прислоняюсь.
– Хочу с тобой, – выговариваю, сама себе не веря.
В сознании вспышки ужаса проносятся. Но в груди ведь все трепещет.
– Вдыхай, – хрипит Чарушин, притискивая меня еще крепче.
И мы прыгаем.
16. 16
Вхолостую не перегорит.
© Лиза Богданова
Как я и предполагала, ночью нырять в море еще трэшовее. В тот момент, когда нас с Чарушиным поглощает темнота, паника во мне достигает таких пределов, что, кажется, сердцу суждено разорваться. Одуряющей инъекцией впрыскивается в кровь адреналин и еще какая-то безумная, будто наркотическая, гормональная смесь.
Я под кайфом.
Мне от этого страшно до ужаса. И до восторга хорошо.
Едва оказываемся друг к другу лицами, сама Артема ногами обхватываю. Он меня прижимает. Чувствую его ладони на ягодицах, пояснице, спине – склеиваемся.
Задерживаемся на глубине, не сразу устремляемся на поверхность.
В висках бешено стучит пульс. В груди грохочет сердце. Но я убеждаю себя доверять Чарушину.
Даже когда в легких возникает дефицит кислорода. Даже когда удары сердца рисуют совсем нездоровый ритм. Даже когда каждая существующая в моем организме нервная клетка начинает сокращаться, экстренным путем делиться и сгорать.
