У него полным полно тех, с кем можно заниматься сексом. Как бы неприятно мне ни было, я это признаю. Но он ведь хочет именно меня. Я же правильно понимаю? Как мне к этому относиться?
Пытаюсь не реагировать на вызов, который Чарушин бросает мне каждым своим взглядом, каждым своим словом, каждым своим прикосновением. Я не невинна, его же стараниями. Но та степень порока, которую он сейчас выдает, все еще остается для меня неизведанной. Это пугает. И… волнует, конечно.
Заглушив двигатель, Артем без промедления покидает салон. Я тоже задерживаться не собираюсь. Уже открываю дверь, когда вдруг, мазнув взглядом, замечаю висящую на зеркале заднего вида ту самую подвеску из амулетов, которую когда-то мастерила Чарушину на день рождения.
Застываю, потому что к настоящему волнению примешиваются трепетные воспоминания. Меня затапливает – такими неудержимыми эмоциями, такими сумасшедшими чувствами, такой бешеной любовью… Я попросту готова разрыдаться.
Артем явно не планировал в широком жесте распахивать мою дверь. Я видела, как он сразу же ушел к задней части машины. Открывал багажник. Видимо, пиво и еще какие-то вещи доставал. Возможно, планировал идти прямиком к галдящим на пирсе ребятам. Но моя заминка заставляет его вернуться, дернуть дверь с моей стороны и, уже привычно, грубо бросить:
– Выходи.
Я вздрагиваю и, вырываясь из оцепенения, в порыве бьющих фонтанами эмоций протягиваю руки и влетаю в объятия никак не ожидавшего подобного Чарушина.
Он ловит меня машинально. Я же притискиваюсь сознательно.
Прикрывая глаза, жмусь к нему лицом и тянусь губами к жестковатому подбородку. Жадно и громко втягиваю родной запах. Пытаюсь подняться выше, но ладонь Артема ложится мне на шею и отталкивает.
Голова кружится. Я с трудом поднимаю веки. Поднимаю только для того, чтобы встретиться с пылающей бездной Чарушина.
– Целоваться мы больше не будем, – чеканит он ледяным тоном.
Это заявление меня, конечно же, удивляет и ранит. Особенно сейчас, когда я сама захлебываюсь своими безответными чувствами.
– Почему?
К чертям смущение, гордость и прочую чушь. Я хочу знать причину, по которой он не желает меня целовать.
– Что опять за вопросы? – злится Артем, ожидаемо. – Потому что я, блядь, так решил.
«Ты же уже сосала мой член, охотно глотала мою сперму и была от этого, блядь, счастлива…»
Никакой стыд меня не остановит. Я должна понять!
– Это… Это из-за того, что ты делал с моим ртом? Тебе противно?
Столь очевидного удивления на лице Чарушина я еще не видела. После разлуки уж точно. Мое предположение явно его ошарашивает. Мгновение он смотрит на меня, вообще не мигая, а после делает это как-то чересчур заторможенно. Натужно вдыхает и совершает несколько попыток, чтобы прочистить горло.
– Нет. Дело не в этом, – выдает, наконец. Выдыхает так же надсадно. – Блядь, конечно, не в этом.
Я не знаю: радоваться мне, или все же не стоит...
В груди все дрожит, будто утратило целостность и биологическую привязку. Разбросало по периметру, как после взрыва бомбы. И как собрать обратно – я не знаю.
Поэтому, наплевав на какие-либо границы, продолжаю допытываться.
– В чем же тогда? Скажи…
Чарушин матерится, раздраженно вздыхает и, заводя взгляд куда-то выше моей головы, сипловатым голосом сообщает:
– Просто я понял, что поцелуи – это когда про любовь. Не про нас.
Горячие пальцы на моей шее слегка сжимаются. Затяжной миг. И Артем, так больше и не взглянув, отталкивает меня в сторону. Подхватывая ящик с пивом, он идет к пирсу, где уже вовсю веселятся его друзья.
