Вздыхаю. Выхожу на улицу. Дождь льет все сильнее. Впрочем, иного я просто уже не ожидаю.
— Слышь, малая! — на крыльце меня догоняет старичок. — Тут у одной моей знакомой комната освободилась. Авось возьмет тебя до утра.
Выбирать и привередничать не приходится. Потому я соглашаюсь и бреду за стариком, надвинув капюшон на голову.
— А там у нас староста. А тут вот, клуб недавно открыли. На той улице школа. Обещают ремонт сделать, но денег пока не выделили, — старик рассказывает, махая руками по сторонам.
Дождь стихает. Редкие капли падают на лицо, но я снимаю капюшон. Куртка промокла насквозь. В носу начинает чесаться. Кажется, еще часок под дождем, и я простыну.
— Ну вот, почти пришли, — сообщает новый знакомый, — а вон там у нас речка. Сейчас не видно, но места здесь красивые.
— Живописные, — соглашаюсь я, хотя ни черта не видно, и чуть громче добавляю: — Воздух у вас тут чистый. Машин нет.
— Ну как нет, — хмыкает старик, — есть машины. Даже один джип. Крутой такой. Иностранный. Эх, мне б такой. Я б тебя, малая, до самого центра подбросил.
— И на том спасибо, — негромко смеюсь я и все же чихаю.
— Будь здорова, — говорит мой провожатый, — простыла что ль? Непорядок.
Развожу руками. И такое бывает.
7. Глава 7
Домик, куда привел меня сторож, небольшой, одноэтажный. На крыльце нас встречает старушка в цветастом платке.
— Самогона не дам! — предупреждает она.
— Та ты что, Никитична! Я ж завязал, — возмущается старик, — я к тебе вот, постояльца привел. Девочка поезда перепутала. Примешь до завтра?
— Деньги-то есть у девочки твоей? — прищуривается старушка, а я настороженно киваю. — Как звать тебя? Тощая-то какая. Одни глазюки. Не помрешь до утра-то?
— Постараюсь, — обещаю я вполне искренне и добавляю: — Надия.
— Ну проходи, Надя,— распахивает двери хозяйка, — чаем тебя напою. Но за доплату.
— Как скажете, — соглашаюсь я.
В домике чисто и прибрано. Все на своих местах. У окна стол с самым настоящим самоваром.
— Переодеться есть во что? Промокла вся, — ворчит старушка, а я вновь киваю. — Имя какое чудное у тебя. Не запомню. Надеждой буду звать.
Я не возражаю. Уже завтра я уеду из этой деревеньки. И вряд ли когда-нибудь встречу добродушную, но предприимчивую старушку.
Пальцы у меня ледяные. Не слушаются. Но с курткой я справляюсь. Вешаю ее на спинку стула.
— Садись, — кивает старушка и ставит передо мной чай.
С удовольствием обхватываю чашку руками. Руки начинает покалывать. Я согреваюсь.
Но вместе с теплом по телу крадется слабость. Мне уже не холодно, а очень жарко.
Полной грудью втягиваю аромат горячего чая. В нем какие-то приятные травы.
Пытаюсь спросить у старушки, что это за чай. Но ничего не выходит. В голове гудит. Комната кружится перед глазами.
Слышу причитания старушки, что верить обещаниям молодежи нельзя.
А после ничего. Сплошная темнота. Но мне кажется, что меня держат крепкие руки. Эти руки нельзя не узнать. И голос. Голосе тоже родной. Любимый.
— Федя… Федечка…, — шепчу я в эту темноту и лечу в пропасть.
***
Белый не спит. Лежит. Пялится в потолок. Гребаная бессонница.
Завтра надо мотнуться в строительный. Скопился целый список. Нужно купить брусчатку в сад. Да и так, по мелочи.
Федор не часто выезжает из деревни. Не доверяет себе. Боится, что психанет и повернет тачку в ту сторону, куда не должен.
Он привык держать слово. Железно. Железобетонно. Если не сдержать, то какой он тогда мужик?
