Когда они не перестают смеяться, он добавляет:
– Идите в жопу! Я культурный.
– Такой же культурный, как йогурт[2], – отвечает Неро, чем вызывает новый взрыв хохота.
Думаю, в прежние времена Данте бы стукнул их головами друг о друга, но теперь, став отцом и мужем, он выше этих глупостей. Он просто качает головой и дает знак бармену налить еще.
Аида с материнством ничуть не стала выше чего-либо. Понимая, что Данте не собирается больше реагировать на ее шутки, она обращает взгляд своих серых глаз через стол и останавливает его на мне.
– Вот у Себа талант к языкам, – говорит она. – Помнишь, как мы возвращались с Сардинии, и ты думал, что должен говорить с пограничниками на итальянском? Они все задавали тебе вопросы, чтобы убедиться, что ты гражданин США, а ты не отвечал ничего, кроме: «Il mio nome è Sebastian».
Это правда. Мне было семь лет, и я растерялся оттого, что все эти взрослые глазели и рявкали на меня. Я так сильно загорел после лета, проведенного в Италии, что это, должно быть, выглядело так, будто мой отец похитил какого-то маленького островитянина с Коста-Рей и пытается перевезти его через Атлантику.
Пограничники пытались добиться от меня ответа, вопрошая: «Это твоя семья? Ты американец?», а я по какой-то причине решил, что должен отвечать им на их родном языке, хотя они обращались ко мне на английском. В тот момент я был способен лишь снова и снова повторять: «Меня зовут Себастиан».
Черт бы побрал Аиду за то, что она это вспомнила – ей самой-то было всего пять. Но моя сестра никогда не забудет какую-нибудь неловкую ситуацию, если потом ее можно припомнить в самый неподходящий момент.
– Хотел остаться на каникулах чуть подольше, – холодно говорю я ей.
– Неплохая стратегия, – отвечает она. – Чуть не остался навсегда.
Я буду скучать по Данте. Чем глубже мои братья и сестра погружаются в собственные заботы, тем больше я скучаю.
Они могут вести себя раздражающе и неуместно, но они любят меня. Они принимают меня таким, какой я есть, со всеми моими ошибками и недочетами, и я знаю, что в критический момент могу на них положиться. Я тоже явлюсь по первому их зову, неважно, когда и куда. Это мощная связь между нами.
– Мы приедем в гости, – говорю я Данте.
Он слегка улыбается.
– Только не все одновременно, пожалуйста, – говорит брат. – Я не хочу спугнуть Симону, когда мы только, наконец, поженились.
– Симона меня обожает, – говорит Аида. – И я уже проложила себе путь к сердцу твоих детей. Самый верный способ стать любимой тетушкой – дарить им опасные подарки, которые ни за что не разрешили бы их родители.
– Видимо, поэтому ты и любила дядю Франческо, – замечаю я. – Он подарил тебе лук и стрелы.
– Именно, – отвечает Аида. – Я его обожала.
Я тоже. Но мы потеряли дядю Франческо спустя два года после этого подарка. «Братва» отрезала ему пальцы и подожгла живьем. Результатом этого стали две кровавые бойни между нами и русскими. Мой отец был в такой ярости, каким я его еще не видел. Он вытеснил русскую мафию с ее территории в западной части города и убил в отместку восьмерых их людей. Я не знаю, что papa сделал с тем bratok, который бросил спичку в дядю Франческо, но я помню, как в тот вечер он вернулся домой в рубашке, пропитанной кровью настолько, что на ней больше не было видно ни единого дюйма белого хлопка.
Я сохранил свой любимый подарок от дяди Франческо – небольшой золотой медальон с изображением святого Евстафия. Я ношу его каждый день.
