– Вон какой крепыш, и развит хорошо!..
– Что вы, не такой уж он крепкий, – ответила жена приятеля. – Сейчас, правда, получше стал, приближается к нормальному весу, а когда родился, до того крохотный был и хилый, что мне плакать хотелось.
Кикудзи легонько помахал рукой перед лицом ребенка.
– А почему он не моргает?
– Они позже начинают моргать… Видеть-то он видит, а моргать ему еще рано.
Кикудзи думал, ему месяцев шесть, а оказалось, всего около трех. Поэтому, наверное, молодая мать и выглядела так плохо: прическа неряшливая, лицо бледное, осунувшееся. Не успела еще как следует оправиться после родов.
Супруги были полностью поглощены своим первенцем, глаз с него не спускали, и Кикудзи чувствовал себя у них довольно одиноко. Но стоило ему сесть в поезд, как перед глазами сейчас же всплыла тоненькая – в чем только душа держится – молодая женщина с измученным, но умиротворенным лицом, светящимся тихой радостью. Приятель жил все время с родителями, и только теперь, после рождения ребенка, молодая мать наконец была наедине с мужем. И дача, где они жили, вероятно, представлялась ей раем, и она все время пребывала в блаженном состоянии. Так и ехал Кикудзи с этим умиротворенным и светлым образом в сердце.
Сегодня, у себя дома, лежа в полутьме на галерее, Кикудзи снова вспомнил жену приятеля. Вспомнил с нежным и немного печальным чувством.
И тут явилась Тикако. Как всегда, без предупреждения.
Энергично вошла и громко, даже слишком громко, сказала:
– Что это вы?! В такой темноте… – И уселась на галерее, у ног Кикудзи. – Уж эти мне холостяки! И свет-то зажечь некому, так вот и валяются.
Кикудзи подтянул ноги, согнул их в коленях, некоторое время полежал в такой позе, потом нехотя сел.
– Да лежите, лежите, пожалуйста! – Тикако протянула правую руку, словно удерживая Кикудзи, и только после этого по всем правилам поздоровалась.
Она рассказала, что была в Киото, а на обратном пути заехала в Хаконэ. В Киото, в доме главы их школы, к которой она принадлежит, встретилась со старым знакомым Ооидзуми, торговавшим утварью для чайной церемонии.
– Мы с ним давно не виделись, – сказала Тикако, – а тут встретились и, конечно, поговорили о вашем отце… Он предложил мне показать гостиницу, где, бывало, останавливался Митани-сан. Маленький такой дом на улице Киямати, укромный уголок. Ваш отец, видно, с госпожой Оота там бывал, не хотел привлекать внимания. А Ооидзуми предложил мне снять номер в этой гостинице. Понимаете – мне! Этакая дубина!.. Я бы умерла там со страха. Как проснулась бы среди ночи да вспомнила, что здесь останавливались Митани-сан и госпожа Оота, дурно, пожалуй, стало бы. Оба ведь уже покойники.
Ты сама дубина, если способна говорить такие вещи, подумал Кикудзи.
– Кикудзи-сан, вы тоже уезжали? На Нодзирико были? – спросила Тикако тоном всезнающего человека.
Она была в своем амплуа: пришла, выспросила все у служанки и свалилась как снег на голову.
– Только сегодня вернулся, – буркнул Кикудзи.
– А я уже дня три-четыре как приехала, – сказала Тикако резко и вздернула левое плечо. – Приехала, а тут такие неприятности, такие неприятности. Меня как громом поразило. Даже и не знаю теперь, какими глазами смотреть на вас, Кикудзи-сан… Допустила я оплошность… Осрамилась…
Тут она и сказала, что Юкико Инамура вышла замуж.
На галерее было темно, и Кикудзи мог не скрывать удивления, отобразившегося на его лице. Однако голос его прозвучал совершенно спокойно.
