Александр встает, вмиг забыв о больной ноге и жестом приказав генералу сидеть.
– Разве?! Мы… Этак можно заиграться! С Ермоловым нельзя играть! Это тот сигнал, о котором мы говорили! Действуйте немедля! Мы дали на Кавказ несколько фигур столь мощных, что обойдутся и без Ермолова. Мертвый он послужит трону лучше!
– Всё уже предусмотрено, ваше величество. Он ценит важность собственной фигуры и всё меньше с летами рискует ею, но очень любит кухню… Всё готово. Но, ваше величество, если Ермолов бочка пороха, то фитилек… тот самый Грибоедов.
– Сочинитель? – удивленно переспросил Александр и стал молча прохаживаться, даже не припадая на больную ногу. Он, конечно, думал о Ермолове, его военная слава пошла в народ, его фразы и шутки мгновенно подхватываются всеми чинами… А если ему подсказывают и его направляют?.. Вот где заноза скрыта может быть!
– Как… Грибоедов, говоришь? Он всё еще при Ермолове? Ты же отпускал его в Париж – отчего он не уехал, подобно брату Сашки Тургенева, тому хромому? Твой друг юности Грибоед этот…
Бенкендорф растянул губы в тонкой усмешке, чуть качнув головой.
– И вам, государь наш, хорошо известно, что в юности все горизонты ближе…
Император тоже усмехнулся: да, ему было хорошо известно, что Бенкендорф в младые годы состоял в одной масонской ложе с этим бумагомарателем. Но, конечно же, и шефу жандармов было известно, что наследник Павла Первого бредил в юности республиканскими идеями, и даже став Александром Первым, завел с Кочубеем и Новосильцевым кружок, где парламент и конституция не сходили с уст.
– Всё окружение Ермолова у меня под подозрением! – Александр сдержал неожиданный прилив гнева, но, понимая, что от шефа ищеек это не скрылось, вдруг повысил голос. – Если оба тех же убеждений… Крамола в каждом слове его жалкой пьесы! Он что же, не остыл от бурной молодости?..
– Сейчас он – личность многослойная… Подобно Ермолову. Что есть главная причина того, что не укатил в Париж, – понять непросто. – Генерал впервые слегка оживился. – Зимой аплодисменты со всех сторон его писаниям, везде принят и читает свою пьесу – слава, успех у женщин… Тут и страсти мощные вмешались к юной артистке… Влюбчив? Сомневаюсь. Как бы за этим не скрывалась страсть иного рода – к власти, к конституции, к свободе…
Александр останавливается напротив, в упор смотрит на генерал-адъютанта, но тот, не поворачивая головы, всё так же смотрит в интересную ему точку, будто император и не вставал со своего места.
– Об этом я и говорил! К осени все крупные фигуры должны быть удалены. А эти двое… Оба твои. Они ведь оба желают на авансцену…
Бенкендорф не отвечает, взгляд его суровеет. И Александр резко продолжает:
– Нет, с Ермоловым решено – с ним шутить не надо, граф, и увлекать его доступностью свободы. Его дерзкий слог с двенадцатого года двор тревожит! Хорошо, что есть Кавказ, «теплая Сибирь», там скалы крепкие – и десять лет бока ему ломают. Но если он увидит слабину у нас…
Генерал-адъютант молчит, что у кого другого выглядело бы дерзостью. Воодушевление, сменившее гнев, берёт в голосе Александра очередную высокую ноту.
– Помни! Твой план – заставить действовать говорунов, вывести их на сцену, чтобы иметь возможность проучить – хорош, и я его одобрил. Но… Только при лояльности нам людей известных, важных. Риск для династии недопустим!
– В таком случае для вожаков есть мера крайняя, как вы установили, – сухо и строго отрапортовал Бенкендорф.
