Следом Юй Ай заговорил о смуте, что терзала всю Поднебесную, чем уже воспользовались адепты других учений:
– Сейчас мир погружен в хаос, каждая даосская школа стремится выделиться. В то же время буддисты и конфуцианцы в борьбе за влияние предлагают хитроумные планы, один другого диковиннее, дабы просвещенный государь подчинил себе всю Центральную равнину. Даже неправедные школы не остались в стороне! И только наши адепты ни во что не вмешиваются! Просто сидят на горе, заткнув уши и делая вид, что это их не касается! У нас в руках великолепный меч, но мы избегаем сражений! И что нам делать, если буддисты или конфуцианцы помогут объединить Поднебесную? Останется ли место для нас, даосов?
Поделившись тревогами, Юй Ай ненадолго умолк, чтобы продолжить уже спокойным тоном:
– Послушай меня, шисюн, я и в мыслях не допускал, что способен заменить тебя. И сам знаю: сердца чужеземных варваров не таковы, как наши. Сговор с тюрками – всего лишь часть моих замыслов. Но ты бы воспротивился и помешал мне, а потому оставлять тебя на горе Сюаньду было нельзя. Вот я и решился на столь отчаянный шаг. Но теперь ты вернулся к нам, и я прошу: не уходи, останься с нами и поправь свое здоровье! Ты ведь останешься?
– И что же будет через десять дней? – мрачно осведомился Шэнь Цяо.
Юй Ай застыл в недоумении.
– О чем ты?
– Как ты объяснишь братьям по учению, да и всем остальным адептам, мое возвращение на гору Сюаньду? И что ты объявишь на всю вольницу-цзянху, когда соберется совет Нефритовой террасы?
На это у Юй Ая слов не нашлось. И тогда Шэнь Цяо стал допытываться:
– На каких условиях вы сговорились с тюрками?
– Прости, шисюн, но подробности я оставлю при себе.
– А если я воспротивлюсь?
Тот промолчал.
– Если воспротивлюсь, – неумолимо начал Шэнь Цяо, – ты тут же посадишь меня под замок в какой-нибудь из павильонов. Я буду настоятелем лишь на словах, притом заточенный в четырех стенах и света белого не видя, и все для того, чтобы я не мешал твоим великим замыслам… Не так ли?
Его догадку снова встретили красноречивым молчанием.
Шэнь Цяо тяжко вздохнул и печально заметил:
– В детстве ты часто болел, и хотя был старше меня на целых два года, любил покапризничать, требуя большей заботы. Позже, возмужав, ты целыми днями напускал на себя степенный и строгий вид, опасаясь, что совсем юные адепты не станут тебя уважать, а то и начнут пренебрегать тобою. И я еще помню, как ты гонялся за мной и кричал на весь двор, требуя называть тебя шисюном…
Когда речь зашла о прошлом, черты Юй Ая чуть смягчились.
– И я помню те времена. В детстве я отличался дурным нравом: к другим относился холодно, неугодных высмеивал и преследовал, и те не знали, куда от меня деться. Шимэй и вовсе меня избегала. Из всех наших братьев лишь ты был достаточно добр и кроток, чтобы сносить меня.
– Каким бы кротким я ни был, но даже у моего терпения есть предел, – резко возразил Шэнь Цяо. – Ты так жаждал мой пост, что сговорился с Кунье и подстроил мое поражение… Что сказать? Я сам виноват, что ошибся в тебе и подставился под удар. Но тюрки уж слишком алчны до власти и славы, к тому же давно замыслили захватить исконные земли хуася! С самого своего основания Сюаньду не помогала ни одному государству взять верх над другими и покорить Поднебесную, и уж тем паче не до′лжно ей сговариваться с тюрками!
На это Юй Ай горько усмехнулся:
