Костя с ученической доверчивостью смотрел то в лицо Леонида Георгиевича, то в его рисунок на притоптанной глине и кивал головой. У него был вид человека, какую-то мысль затаившего про резерв.
– А ухваты, знаете, очень просто сделать, – заговорил Костя. – В хомут с двумя ручками вложить крупной наждачной шкурки, рукоятки сжимать двумя руками. Рукоятки сделаем подлиннее для удобства. А? Ведь попытка без убытка… Никаких капитальных затрат…
Но Леонид Георгиевич уже его не слушал, о чем-то задумался. Он вдруг резко повернулся к Косте, опять принялся чертить, старательно, как карандаш, сжимая пальцами конец трости.
– На ваш принцип предлагаю другую конструкцию… Ухваты-хомуты – компромисс. А я хочу людей высвободить. Почти высвободить. Не пугайтесь безработицы… Нужен прижимной короб во всю длину образующей. Короб с песком! Дешевле наждачной шкурки и стальных щеток! Девчатам только надо будет песок пополнять… Мы сделаем систему отражателей… Вот вектор усилия, вот – трения… Сложение сил!.. Но моя конструкция – второй этап осуществления. Начнем с вашего!
Леонид Георгиевич все больше оживлялся, вытер пот с выпуклого розового лба. Предложение ему и нравилось, и чем-то не нравилось одновременно. Институт конструктора приучил его к недоверчивости. Если решение приходит «само собой», если оно «бесспорно» и «само собой разумеющееся» – именно эта, будто бы непреложность его – есть и доказательство его несостоятельности… В творчестве, знать, вообще так – все легкое – не истинно! Надо еще поискать, подумать… На то ты и конструктор!..
– Понимаете, трубу не нужно на лежки… И хомуты эти… Трубу нужно вращать! А сделать это – можно! Старую мельницу знаете? Это превосходнейший, доложу я вам, привод! Раньше это называлось – трансмиссией! Во как!.. Мне бы тоже не догадаться, но примерно, в ваши годы работал на молотьбе… «Экономия» называлась… Вот и трансмиссию там видел. А вращал ее – ло-ко-мо-биль! У-ух – какая махина! На водяном пару. А жизни давала – со всех пот градом катился… Предался вдруг воспоминаниям Леонид Георгиевич и по-дружески положил руки на плечи Кости.
Успокоившись несколько, с удовольствием заглянул в горячие сметливые глаза парня. Он, словно впервые сейчас увидел Костю, его прямые брови, упрямую и четкую линию губ. «Да он и в самом деле симпатичный парень.» – заключил мысленно Леонид Георгиевич. И сказал:
– В общем, вы придумали отличную штуку!
– Почему же я один, – придумали, ведь вместе. Так сказать… коллегиально! – ответил Костя и оба весело засмеялись, как дети в радостном возбуждении. Девушки удивленно подняли головы.
– С ума сошли что ли! – неодобрительно пожала плечами Настя, глядя вслед умчавшимся на мотоцикле Косте и Леониду Георгиевичу.
У мельницы Костя оставил Леонида Георгиевича, чтоб продумать, как он сказал, «организацию реконструкции». Как у всех молодых специалистов, у Кости было преувеличенное уважение к технической терминологии. К тому ж, выражаясь на чистом техническом языке, он, как ему казалось, оказывает особое уважение старому инженеру. Сам Костя снова умчался, чтоб добиться «у местных властей» разрешения на «демонтаж мельницы».
Вскоре он вернулся, попридержал мотоцикл и помахал над головой бумажкой:
– Разрешение есть! Подписи! Печать! Полный ажур! Еду на участок за автомашиной и за людьми! – крикнул он, и опять на полном газу умчался.
Леонид Георгиевич пробрался к приводу мельницы, снова ощупал валы, погладил от избытка чувств колеса: «Вот и опять о вас вспомнили!» – поспешил их утешить Леонид Георгиевич. – Правда, потрудиться придется уже в другом качестве, переквалифицируетесь…
