– Ваше имя? – спросил полицейский, подводя Бебу к кафедре.
– Послушайте, я ничего не делала, уверяю вас…
Полицейский досадливо поморщился.
– Сеньорита, я ведь не комиссар, мое дело вас записать. Объяснять будете после, ничего не делали – тем лучше, значит, выпустят. Ваше имя?
– Монтеро Элена, – вздохнув, тихо ответила Беба.
– Элена… – повторил полицейский, вписывая имя в наполовину уже заполненный список. – Год рождения?
– Тысяча девятьсот тридцать третий…
– Адрес?
– Артигас шестьсот двадцать восемь, Линьёрс.
– Ладно, идите садитесь. И ни с кем не разговаривать, ясно?
Беба послушно уселась за один из столов во втором ряду, стараясь ни на кого не смотреть и с ужасом думая о том, что ждет ее впереди. Ее даже немного мутило – то ли от страха, то ли от голода. Не ввяжись она в эту дурацкую историю – все было бы совсем иначе: сейчас она уже пообедала бы и спокойно лежала у себя в комнате, читая про слепого сыщика. Что подумает Линда? Сочтет ее утонувшей и начнет звонить по моргам? Но самое главное – что подумает завтра сеньор Бюиссонье, если ее сегодня не выпустят? И зачем только она взяла у него эти деньги?.. Теперь он, конечно, решит, что она попросту сбежала. «Дева Мария, – прошептала про себя Беба, складывая под столом ладони, – пожалуйста, сделай так, чтобы меня обязательно выпустили сегодня…»
В дверь аудитории опять постучали снаружи – полицейский открыл, приняв сразу троих. Те вели себя шумно и вызывающе, отказывались отвечать на вопросы и требовали покончить с полицейским произволом. Потом привели еще одного, более покладистого. Только сейчас Беба заметила над кафедрой большие стенные часы – стрелки показывали половину шестого. Она ахнула – ей казалось, что не более получаса прошло с того момента, когда она вышла из автобуса на Пласа Италиа.
В шесть часов пришел поймавший Бебу сержант; всех задержанных выстроили в затылок и повели по коридору, приказав не шуметь. Во внутреннем дворе стояли два крытых грузовика, один из них был уже почти полон, другой ждал очереди. Очутившись в большом обществе, студенты снова зашумели, явно стараясь, чтобы их услышали на улице. Загнав еще нескольких в первый грузовик, полицейские торопливо подняли борт, один из них, с карабином, вскочил последним, и грузовик с рычанием выехал за ворота; оттуда тотчас же донесся гул возмущенных голосов. Началась посадка на вторую машину. Когда Беба взбиралась по узкой приставной лесенке, стоявший рядом полицейский невежливо подтолкнул ее концом резиновой дубинки, процедив сквозь зубы ругательство.
– Не смей трогать девушку, ты! – тотчас же крикнул кто-то из шеренги ожидающих погрузки. – Будьте свидетелями, компаньерос, он ее ударил!
Остальные зашумели, раздались предложения написать об этом случае министру юстиции. «Да пишите хоть самому Перону, – ворчали полицейские, подгоняя очередь. – Живее, не на пикник едете». Из глубины кузова неслись негодующие крики:
– Не давайте воли рукам!
– Преторианцы!
– Сатрапы!
– Ищейки! Гав, гав, гав!
Грузовик наконец тронулся и, на полном ходу проскочив мимо ожидающей за воротами толпы, круто развернулся и понесся по улице, сопровождаемый двумя патрульными машинами.
В кузове было тесно, все стояли вплотную друг к другу, шатаясь от толчков. Освоившись с темнотой – заднее полотнище покрывавшего кузов брезента было опущено, – Беба увидела рядом с собой того курчавого, что препирался с седоусым. Тот тоже посмотрел на нее, и, словно стараясь припомнить, прищурился.
