Дому деда лет было тоже немало, он разительно отличался от тех построек, мимо которых ведьма проехала только что. Толстые бревна, очень толстые и длинные стволы, глубоко посаженные окна, невысокое и не низкое крыльцо с толстыми балясинами. Лёгкая резьба тут и там, тёмный, сероватый, местами коричневатый цвет. Странный и немного чужеродный поразительный блеск каких-то слишком чистых окон с непрозрачными занавесками. Несколько построек с односкатными крышами вокруг. Никакого забора, никаких более-менее понятных границ. Чистая скошенная трава напоминала ухоженный газон. Дальше, за постройками она была не тронута. Как будто этот домик был игрушечный и вместе с клочком искусственной подложки из бархатной бумаги был выставлен посреди густого разнотравья таёжного пояса.
– Вот здесь, дочка, мы со Снежком и живём.
– Как в сказке, – выдохнула ведьма.
– Пойдёмте поселяться, девоньки, – он повернулся назад и подмигнул крохе. Она засмеялась и засучила ножками, прочно пристёгнутая в креслице.
Как только дверь открылась, Снежок, сидевший в ногах у деда, кубарем вывалился в траву и стал отряхиваться и прыгать.
– Непривычный он, – кивнул на лохматого друга дед.
– Но спокойный такой, – ответила ведьма, без страха ставя в траву перед собакой малышку.
Собака подошла и дала обнять себя за шею. Девочка ещё только училась ходить, поэтому повисла на Снежке с видимым удовольствием, а тот в ответ только мерно покачал хвостом.
– Однако, – улыбнулась ведьма.
– Чистые души, – отозвался печальным голосом дед.
Ведьма опять зябко поёжилась. Что-то с этим дедом её связывало, определённо. Не просто так он из леса вышел. Что-то тянуло к нему и пугало. На миг показалось, что он как будто забрал её из детдома, где она ожидала полжизни своего настоящего отца или деда. Она, конечно, нисколько не умаляла роли своих родителей, но это было что-то родное, и это родное чудилось ей более близким и понятным. Каким-то щемяще знакомым, что-то такое её связывало с ним, её любимым и недосягаемым, такое же странное ощущение из смеси страха и узнавания, радости и такой глубокой, но приятной боли, как будто вечность искал и нашёл. И чем больше она это чувство в себе разглядывала, тем больше понимала, что права. Дед откликался всем своим существом таким же прикосновением к её душе, как и он, тот, кто остался в прошлом, тот, кто останется в сердце навеки.
Давно забытое чувство щекотных мурашек на самой макушке, приятное и волнующее так неожиданно всколыхнуло что-то в сердце. Она не удержалась: тихонько засмеялась и заплакала одновременно. Дед ласково улыбнулся, как будто понимая, каждое её слово, каждую мысль, каждую эмоцию. Невыносимо захотелось подбежать и обнять этого огромного беловолосого старика с добрыми небесно-голубыми глазами. Он чуть кивнул, как будто разрешая.
Она несмело сделала шаг вперёд, смахивая слёзы.
– Я так долго ждал тебя, дочка, – тихо сказал старик.
Ведьма долго, подробно и обстоятельно рассказывала всю свою жизнь. Иногда вытирая слёзы, изредка улыбаясь, спотыкаясь, подбирая правильные и негрубые слова, чтобы описать свой недолгий и такой чудовищный брак и такой выверенный побег.
Дед погрел, кажется, уже тонну чая. Чай был терпкий, сладкий и удивительно душистый. Он дал девушке тёплый плед, иногда похлопывал по плечу и горестно вздыхал. Не перебивал, не советовал, не упрекал, не учил. Но в каждом его действии, в каждом движении и взгляде она чувствовала, что он пропустил через себя слово за словом, почувствовал горечь каждой её слезинки.
