У истоков Третьего Рима - страница 20

– Продолжай, продолжай… – тихо молвил Василий, видя, что Холмский немного замешкался. – Говори, как на духу, не бойся…

Тот вытер испарину со лба и, сгорбившись с потухшими глазами, надтреснутым голосом продолжил:

– А я и не боюсь… Иудеи оказались удовлетворены своим положением по возвращении из Польши со всех уголков Европы в Литву… Раньше они готовы были в русские земли, в Москву податься, во время своего изгнания из Литвы Александром, стань после государя Ивана Васильевича царевич Дмитрий царем Московским… А теперь им и в Литве сладко живется, все их привилегии Сигизмунд подтвердил, новые готов дать, чтобы их союзником сделать и через них на свою сторону хана Менгли-Гирея перетащить… Вот так-то, государь… Но и это не вся правда… Ты хочешь опалу на первого своего боярина наложить не только за то, что он ратовал за освобождение царевича Дмитрия… Теперь тебе никто уже не помешает его судьбой по своему распорядиться… Есть еще одна тайна государственная, в которую меня твой батюшка посвятил, и она пугает тебя тем, что всплыть может… Только твой первый боярин не из болтливых…

– Ты на что намекаешь, Василий?

– А на то, государь… – Холмский не отвел глаз от бешенного ненавидящего взгляда великого князя и продолжил с достоинством и выдержкой обреченного на скорую опалу. – …Что хочу напомнить тебе, как ты с матушкой Софьей выбили великое княжение из рук твоего батюшки Ивана Васильевича… Когда при еще не опальных царевиче Дмитрии, венчанном два года тому назад на царство шапкой Мономаха, и великой княгине Елене Стефановне, ты удумал по подсказке своей матушки бежать в Вязьму на границу с Литвой и недвусмысленно шантажировать отца-государя, что можешь отъехать в Вильну к королю Александру…

– Не было такого… – рявкнул взбешенный Василий Иванович. – Не было такого, боярин…

– Как не было?.. – улыбнулся, нащупав слабое место внутри государя, Холмский. И как бы понимающе, подмигнул лукаво ему левым глазом, мол, недаром же его отец Иван Васильевич вынужден был посвятить в государственную тайну особой важности недавно назначенного главу боярской думы.

– Не было, не было… – повторял, как заведенный, государь. – …Не было… Не оговоришь…

У Василия потемнело в глазах только от одной мысли, что сейчас ему, русскому государю придется выслушать всё от человека, судьба которого уже решена, от опального первого боярина – и это будет правда…

– Как не было, государь, – уже без улыбки повторил Холмский, – когда твой батюшка самолично со мной советовался, как со своим сыном-беглецом поступать. Ведь твоя матушка государыня Софья во время твоего бегства на литовскую границу в Вязьму Ивану Васильевичу ультиматум предъявила. Либо удовлетворение всех, по ее мнению законных, политических притязаний сына Василия на московский престол, с низвержением царевича Дмитрия, либо отъезд сына к королю Александру с громким международным скандалом, когда на голову московского государя обрушатся все шишки и упреки из-за границы, от императорских дворов, греческой и латинской церквей одновременно. А куда государю Ивану деваться, когда у него договоренности с князьями Стародубским и Шемячичем, готовыми отъехать от короля в Москву, достигнуты… Что им задний ход давать ради взбалмошного сына, пошедшего на отчаянный шаг… То-то же в Литве, на всем западе обрадовались бы: сын московского государя и Деспины Софьи, известной во всем православном и католическом мире, отъехал из Москвы… Ведь с твоим бегством у государя Ивана Васильевича не оставалось тогда, в преддверии отъезда из Литвы Стародубского и Шемячича никакого пространства для политического маневра… Вот и пришлось государю Ивану жертвовать царевичем Дмитрием, невесткой Еленой Волошанкой, добрым отношением с ее отцом Стефаном Молдавским ради того, чтобы Москва укрепилась уделами Стародубского и Шемячича в великом противостоянии с латинской Литвой… Лишь низложения царевича Дмитрия требовала Деспина от мужа, чтобы ее сын-беглец вернулся… Вот и советовался несчастный государь в своих тяжких думах со своим первым боярином Холмским, зная, что тот всегда держал сторону венчанного шапкой Мономаха царевича… А что я мог посоветовать твоему батюшке?.. Он мне – иди на Вязьму и силой возврати негодника Василия! А я говорю – все равно не успею, сбежит, ищи ветра в поле… Договорились до того, что низвергать царевича Дмитрия в такой напряженный момент нельзя, надо убедить Деспину Софью вернуть своего старшего сына в Москву в обмен на обещание «благословить его на великое княжество Московское и учинить его всея Руси самодержцем». А низвержение царевича Дмитрия с его матерью и триумф Деспины Софьи с сыном состоялись только тогда, когда к повязанному клятвой государю беглый сын вернулся, и когда окончательно стало ясно, что Литва и Ливонский орден проигрывают войну Москве, на стороне которой выступили Стародубский и Шемячич. А если бы его сын Василий, покинувший Москву якобы из-за угрозы жизни и заговоров бояр против него, не вернулся к отцу, то все могло бы обернуться прахом, и верность государю Ивану новых союзников Стародубского, Шемячича, Бельского, и скорая победа Москвы в войне. Вот так-то государь Василий Иванович, долго я хранил эту тайну государственную, как твой батюшка требовал привести тебя, беглеца московского, на аркане в столицу и судить за измену Руси… А я твоего батюшку разубедил, дал возможность Деспине Софье клятвами повязать государя ради благополучия государства… Только это государственное благополучие на поверку обернулось тем, что вскоре Иван Васильевич склонился в сторону сына-беглеца, а честнейших царевича Дмитрия и его мать Елену Волошанку приказал по наущению Деспины взять под стражу и «от того дни не велел их поминать в октениях и литиях, не нарицать великим князем Дмитрия-внука, а посадить их за приставы».