Когда Зина потом вспоминала об этом, ей казалось, что все происходило как в замедленной съемке: вот старуха медленно-медленно едет, как-то нелепо вскинув одну ногу и взмахнув руками, вот ударяется задом об лед, вот змеится по белесой поверхности льда трещина… но на самом деле все случилось очень быстро. Пара секунд – и вот бабка Зинка, склочная и приставучая старуха-соседка, уже в ледяной полынье, пытается крикнуть, но хрипит почему-то, заполошно хватаясь руками за края полыньи и отламывая все новые куски льда – какой же он, оказывается, тонкий! – а вот трещина уже бежит ей, Зине, под ноги.
Единственное, что она сделала тогда вполне сознательно – это отбросила подальше в сторону свою сумку. А дальше были уже, кажется, чистые инстинкты: тонет человек – надо спасать. Она упала на живот, протянув руку, и бабка Зинка схватилась за нее. Резко рванув на себя и в сторону, девушка выдернула старуху из полыньи, как репку из грядки, и практически швырнула в сторону – и откуда только силы взялись? – следом за сумкой, так что бабка проехалась немного по льду на животе.
Вот только от резкого движения проломился наконец лед под самой Зиной – и теперь в резко выросшей полынье барахталась уже она, безуспешно пытаясь зацепиться за твердый край. Мгновенный шок от погружения в ледяную воду сковал сознание, все тело будто прошили ледяные иголки, ноги моментально свело судорогой, а пальцы рук отказывались сгибаться и соскальзывали. Резко потяжелевшая шуба превратилась в тяжелые путы, сковывающие движения и тянущие вниз.
“Вот и все, – мелькнуло в голове. – Как глупо”. Бабка Зинка, конечно, ничем не сможет ей помочь, хоть бы сама оклемалась после такого, а вызвать она никого не успеет.
“Ну и ладно, – пальцы снова соскользнули, – может, так и лучше”.
А потом ей вдруг будто наяву пригрезился жалобный мяв. Котангенс! Как же он тогда? Он не выживет без нее. Некому будет покупать ему особый корм, возить на процедуры… да вообще его, пожалуй, долго никто не найдет там, в запертом доме, и умирать он будет медленно и мучительно…
И Зина тогда со всей ясностью осознала: она не имеет права так поступить с Котангенсом. Просто потому что он ей – верит. Он сейчас там, дома. Ждет. И она не может его обмануть. Потому что так нельзя поступать с теми, кто нам верит. Потому что у него и для него больше нет никого.
Как она выбралась из той полыньи – она сама потом не смогла бы объяснить или хотя бы ясно вспомнить. Следующим четким воспоминанием было то, как она негнущимися деревянными пальцами ищет в своей сумке телефон, а рядом стонет бабка Зинка.
Первая внятная мысль Зины была о том, что она не знает, как вызывать скорую с мобильного. А вторая – что скорую, наверное, и не надо, здесь она едет, случается, по часу.
Повезло – последним набранным номером оказался телефон коллеги, немолодого учителя химии, который, охнув, тут же растолкал зятя и уже через пятнадцать минут загружал обеих мокрых окоченевших женщин в зятеву машину. Еще через десять минут они были в местной амбулатории.
Соседка оказалась на редкость крепкой старухой – уже пару недель спустя Зина видела ее все так же бодро семенящей по переулку и слышала, как та в очередной раз на всю улицу обсуждает и осуждает кого-то. Сама Зина тогда слегла с воспалением легких и общим обморожением – но от госпитализации отказалась, лечилась дома. Бабка Зинка регулярно отправляла к ней невестку – то с лекарствами, то с тарелкой горячего борща.
