Лестница быстро разрешилась глухим вестибюлем, где у раздевалки Маша столкнулась с завучем. Моложавая женщина, у которой нос заострялся совиным клювом, спросила:
– Почему не на уроке?
Маша почему-то смешалась и, опустив голову, что-то залепетала, под когтистым взглядом завуча чувствуя себя тупо виноватой и пропащей, словно спалившись на краже дешевого шампуня или плитки молочного шоколада в супермаркете.
Тряхнув за плечо, кто-то раздраженно потребовал:
– Просыпайся уже.
Открыв глаза, Маша увидела недовольную мать, которая стояла над кроватью и над душой.
– Опоздаешь, – предрекла мать и, взглянув на будильник, покачала головой.
Утро скатывалось в голимый плагиат, под чистую сдирая рисунок сна… Маша ела хлопья в молоке недельной давности, слушая и не слыша давным-давно просроченные слова матери, что-то и как-то отвечая, всё равно, что и как, лишь бы отстала.
Опоздавшая на первый урок Маша села рядом с Кристиной, которая позевывала над журналом, маникюром и чатом. Взгляд Маши остановился на приоткрытой двери и стал увязать в ней. Чем пристальнее Маша глядела на дверь, тем отчетливей проступала оскаленная пасть. Неужели нельзя закрыть? Обмирая, Маша ждала, когда дверную щель перечеркнет черный промельк. Пробрала мелкая дрожь. Внутри все пересохло и склеилось то ли от похмелья, то ли от нарастающего напряжения… Вот-вот чернота застанет врасплох, полыхнет там, за дверью, холодом ожжет.
– Шумилина! Так почему же Раскольников убивает старуху-процентщицу?
Маша приподнялась и, помаргивая, растерянно взглянула на учительницу, как будто только что и не совсем еще очнулась
– Хватит спать, – с досадой сказала учительница.
Покосившись на дверь, Маша содрогнулась. Дверь была закрыта… Сквозняк что ли постарался? А может быть, действительно, хватит спать.
– Шумилина? – нахмурившись, училка бросила недоуменный взгляд на дверь, а через секунду – опять на помертвевшую Машу. – С тобой все в порядке?
Маша не ответила, продолжая таращиться на дверь. Облепило насмешливое шушуканье и хихиканье класса.
– Да сядь же ты, – шикнула Кристина, дернув Машу за рукав. Обмякшая Маша упала на стул. Просыпайся уже…
Маша и Кристина брели по местному Бродвею. Уже очухались фонари, вечерний воздух остывал и густел синим студнем. Впереди взгорье мешало дым со светом, заволакиваясь ими. Слева дорога изображала море, шелестела так, словно волны ухлестывали за берегом, накатывались одна за другой. Остановившись, Кристина достала из черного пакета коробку вина, свинтила пластиковую пробку и, воровато оглядевшись, отхлебнула. Маша в свою очередь сделала два больших глотка крепленого приторно-сладкого напитка. Маша считала, что для нее вино – это вроде пепси-колы, захмелеть невозможно. Но все же ей сделалось так легко и ненапряжно, такое приятное тепло разлилось по телу, что захотелось запеть или хотя бы закричать. И она крикнула. Кристина рассмеялась, схватила Машу за руку и устремилась к дымчатому свету. Вот бы разбежаться и полететь, куда глаза глядят, на все четыре стороны, впрочем, Маша чувствовала, что этих самых сторон гораздо больше…
Внезапно Кристина замерла и шедшая следом Маша столкнулась с ней.
– Что еще? – Маша досадливо поморщилась.
Кристина молча уставилась на тротуар. Там чернела птица похожая на очень большую ворону.
– Мертвая? – носок Машиного ботинка осторожно коснулся смоляного крыла.
