У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(3) 2018 г. - страница 9

Кульминацией в интерпретации категории «ничто» в отечественной духовной практике стало стихотворение «Последний человек». Написано оно было в 1994 году, ставшем одним из пиков кризиса русской идеологии. Дело в том, что в период с 1991 по 1993 год общество пребывало в состоянии идеологической прострации. Демократы ещё не могли поверить, что кормило власти прочно перешло в их руки, а патриоты продолжали слепо надеяться на некий реванш. Год 1994-й показал, что установленный в стране и мире новый порядок – всерьёз и надолго. Юрий Кузнецов, обладавший особого рода чувствительностью к общественно-политическим пертурбациям, понял динамику изменений раньше многих соотечественников. Вот почему ещё в 1993 году из-под его пера выходит немало стихов эсхатологической направленности: «Последняя ночь», «Ад над нами», «Плач о самом себе», «Что мы делаем, добрые люди?», «Федора», «Утешение», «Вечный изгнанник», «Заклятие в горах», «Сербская песня» и др.

Особое место в этом ряду занимает притча «Последний человек». Пожалуй, ни в одном другом месте отчаяние автора не высказалось в такой законченной, прочувствованной форме. Его герой (язык не поворачивается назвать его лирическим) возвращается с собственных поминок, ощущая собственное бессилие и ничтожество перед лицом воспреобладавших сил – глума и рынка. В определённой мере он сродни персонажу из стихотворения «Завещание» (1974). Но если тот нищий предстаёт полностью смирившимся и способен только на то, чтобы вытряхнуть снег из шапки, то теперь герой Кузнецова, которого дразнят калекой, готов признать, что отныне он – ничто, но с достоинством добавляет, что он – русское ничто.

Разумеется, это определение требует некоторого разъяснения, которое было предпринято выше. «Глухие», «слепые» и «немые», как поэт обозначает большую часть своих соотечественников, требуют от героя ответить, что за смысл вкладывает он в свою формулировку. И тогда «бормотание» человека, проигравшего в поединке со смертью, приобретает стальную чеканность:

Напомним, что примерно в те же годы над судьбой Родины напряжённо размышляют многие русские поэты, например, Николай Тряпкин:

Но если Тряпкин лишь с горечью стенает по поводу поругаемого Отечества, то Кузнецов грозит с кончиной России гибелью всему миру. Подобно чёрной дыре или воронке на месте тонущего «Титаника», наша страна, по мысли поэта, способна увлечь за собою в бездну всю мировую цивилизацию, а может быть, и Вселенную. Русское ничто представляется ему эсхатологическим символом, который определяет судьбы мироздания. Трудно сказать, насколько Кузнецов соотносился с восточной или западной традицией в понимании ничто, но при его энциклопедической начитанности сомневаться в его осведомлённости не приходится.

Согласно фольклорному принципу повтора, глухие, слепые и немые не прислушались к предостережению героя этих стихов, зато

Со всегдашней русской запальчивостью публика выказала готовность уничтожить весь мир, раз на планете Земля не осталось достойного места для такой страны, как Россия.

Полагаю, что в те годы близок был к такой точке зрения и сам поэт. Но судьбою ему было предназначено прожить ещё почти десять плодотворных лет. В конце 90-х он уже говорил Станиславу Куняеву, что нужно «прорваться в XXI век», и это ему удалось, хотя и ненадолго. Становилось ясно, что карта России ещё не бита, и есть пути для Возрождения и Преображения. Но и тревожные предчувствия прошли не навсегда: чего стоит тот энтузиазм, с которым человечество и Россия, в том числе, недавно готовились к концу света. Прогнозировать будущее всегда чревато. Как знать, может быть, человечеству придётся ещё раз вспомнить о том, что же такое есть