– Счастливо! Желаю вам удачи.
На этот раз Синицын сам пожал его руку и торопливо ушел.
Во время их беседы Прохор не проронил ни одного слова. А когда закрылась дверь за секретарем, как бы между прочим, спросил:
– Ты знаешь, Никола, какой случай в Мокром произошел два дня назад?
– Какой?
– Был там у них фершал по скоту, фамилию называли, запамятовал. Фашисты всех коров на учет взяли и строгий запрет вывесили – зарезать или продать без ведома. А одна бабенка возьми да зарежь свою – кормом, что ли, не запаслась, не знаю. Фершал проведал и к ней: «Как могла, такая-сякая?..» Начал измываться.
А тут заходят двое в полушубках при оружии и за него: «Кажи документы!» Он тык-мык, а что скажешь? На немцев служит. Вывели они его на площадь и пристрелили на виду у людей. Говорят, приговорен, мол, партизанами за измену. Вот какие дела-то начались. Синицын тут схитрил, незнайкой прикинулся, а ведь он это мне рассказал вчерась. Сдрейфил, видать. Но твой наказ он выполнит.
Глаза Николая загорелись.
– Да ты знаешь, Прохор Игнатьевич, что сейчас рассказал? Ты сам-то это понимаешь? Я тут только планы строю, а другие воюют! Пусть это лишь искорка но ведь на ветру из искры пламя разгорается! Там одного предателя убили, там самих гадов пугнут, а люди начнут духом крепнуть, силу чувствовать, а?
– Да уж теперь, поди, никто в стороне не останется. Зачался пожар – всяк за ведром беги. Дожили на старости-то годов, мать пресвятая!.. Я вот помню – сядет, бывало, Анфиска книжку читать, слушаешь, жизнь-то людская из одних войн и состоит, вроде бы по-иному и жить нельзя. Ведь если б всю кровь пролитую собрать, моря бы красные появились. Хучь в этой – только ишо началась, а сколько душ полегло? Ладно, мы в лесах живем, на отшибе, пока не трогают, а может и нас коснуться.
Словно в ответ на его слова в крестовину окна резко постучали.
– Сдурела, что ли? Иду-у!
Но вернулся он не с Анфисой, а со старостой.
– Ну, политрук, советуй! – с порога заговорил Карцев. – Бумага пришла: завтра к вечеру чтоб двадцать пять коров были в волости. С кого начинать? Кем кончать?
– Присядь, – Николай кивнул на табурет. – Дело ясное. Не выполнишь приказ – тебя вздернут. Говоришь, все люди? А какие люди? Ты, помнится, мне говорил, что есть и такие, которые к захватчикам душой льнут? Новым порядкам радуются? Есть?
– Конечно, есть, я же не отпираюсь.
Николай улыбнулся, окончательно сбив старосту с толка.
– Вот теперь хоть по-человечески заговорил, а то – «сами справляемся». Ну ладно, не обижайся, я тебя понимаю. Так вот: этих самых льнущих и потереби. Наберется столько?
– Да их-то меньше, но у каждого по три коровы. Что от колхоза остались, им фашисты роздали.
– Вот и оставь им пока по одной, как у всех. Объясни – таков, мол, приказ. Глядишь, они на фашиста другими глазами глянут.
– А ежели они пойдут в волость да дознаются?
– Ты пошел бы?
– Пожалуй, верно. Ну что ж, будь что будет, сделаю по-твоему!
– Тебе, Никола, только в начальниках ходить, – сказал Прохор, когда староста ушел. – Молодой, а хватка – старикам учиться. Конечно, по мирному времени быть начальником-то.
– По мирному времени я, Прохор Игнатьевич, предпочитаю детишек грамоте учить, начальников без меня хватит.
С вечера сильно болела раненая нога. Николай не мог заснуть. К полуночи в избе неожиданно посветлело, а стекла окон стали белыми. Николай оделся, вышел на крыльцо.
