– Ну что ж, будем надеяться, купание пошло тебе на пользу. Кстати, ты пробовал лангустов?
– Конечно. У нас на Таватуе этих раков мешками когда-то собирали.
– Таватуй? Это где такое? На Дальнем Востоке?
– Ну, не таком уж и дальнем. Столицу Урала знаете?
– Екатеринбург, что ли?
– Какой, к черту Екатеринбург! Я о Свердловске говорю.
– Ах, да! Вы же все оттуда. С гор. Так сказать, наследники цареубийц.
Я фыркнул.
– Не знаю, кто там наследник или нет, я лично играю на гитаре и чиню стрелочные переводы. Нагана сроду в руках не держал.
– А хотелось бы?
– Разве что из любопытства, хотя… – я проследил, как в зал вплывает процессия молодых людей с подносами. На первых двух красовались розовые лангусты в обрамлении столь же розовых помидоров. Далее шли салаты и изящной формы бутыли с вином.
– Что «хотя»?
– Да нет в них ничего интересного. В наганах этих. Обыкновенные пукалки, каких много.
– Гмм… А ты вообще когда-нибудь охотился? На уток, скажем, или косуль?
Я посмотрел Петру Романовичу в глаза.
– Вот уж чем никогда не займусь, так это охотой.
– Почему?
– Потому что мне и рыбу-то жаль. Кровь идет, а она бьется, бедная, на крючке или кукане… Вы сами-то когда-нибудь видели, что такое живой горбыль и горбыль мертвый? Или та же зеленуха, к примеру? Две абсолютно разные вещи! Живое – и труп. А ведь это только рыба, существо из другого мира, без голоса и разума. Ну, а стрелять по своему же собрату – да еще млекопитающемуся – бррр!.. Нет, я не убийца!
– Да ты, я вижу, чистоплюй, братец! – он поморщился.
– Почему же, – я покачал головой. – Прикажет желудок, тоже кого-нибудь завалю. Без особого удовольствия, но завалю. Только ведь охотятся-то не голодные, – вот в чем фокус. И всю эту лапшу – про то, что надо поддерживать должное поголовье, отстреливать больных, пусть вешают на уши кому другому. Девяносто девять процентов гуманоидов охотятся только для того, чтобы видеть кровь, давить курки и слышать рев раненного зверя.
– А тебе это, значит, неприятно?
– Значит, неприятно.
Петр Романович кивнул подошедшим официантам, сходу придвинул к себе бутыль.
– Занятный ты парень, Кирилл! Увечишь людей на ринге, поешь сентиментальные песни и не любишь охоту. Как это все сочетается?
– Да просто. Ринг – не охота, там все добровольцы. Ты бьешь – и тебя бьют. Жертв нет, потому что хищник выходит против хищника. Ну, а песни разве что глухие не поют… – я за ус приподнял тяжеленного лангуста. – Как же его есть-то? Неужто щипцами колоть?
– А как ты своих таватуйских раков ел?
– Руками и зубами, как же еще!
– Ммм… Тут зубами, пожалуй, не получится.
– Вижу, – я положил лангуста на место. – Лучше уж я салатик поклюю с вашего разрешения.
– Бокал вина?
– Это пожалуйста.
Мы выпили по бокалу. Без тостов, без чоканья. Впрочем, вино того стоило. После первого же глотка я ощутил вкус настоящего винограда. Наверное, впервые в жизни. Ни после «Шампанского», ни после иных «виноградных» вин ничего похожего не наблюдалось. То ли виноград был какой-то иной, то ли само вино изготавливали как-то иначе. С любопытством я покосился на бутыль, однако на этикетке было писано не по нашему. Вараксин – тот, верно, сумел бы расшифровать эту латынь, а я лишь непонимающе пошевелил губами и заткнулся. Впрочем, Петр Романович не дал мне времени на неспешное смакование. Не канителясь, он вновь наполнил бокалы.
– Вот что, Кирилл! Сейчас сюда подъедут мои друзья, при них я, понятно, не буду говорить о наших с тобой делах, поэтому слушай… – Он мелкими глотками выцедил розоватую жидкость, на секунду зажмурился. Я обратил внимание на часы, что поблескивали на руке хозяина Бусуманска. Черт его знает, что это была за марка, но часики были под стать хозяину. По золотому ободку против цифр я разглядел двенадцать изумрудного цвета камушков. Стремная штучка, если вдуматься! Мужикам – и вешать на себя золотые бирюльки! Перстни, печатки, цепули… Этак скоро и до колечек в носу доберемся.
