Остановившись у картины, робот принялся пересказывать оленеводам биографию французского художника, как вдруг прямо у них на виду с полотна исчезли все люди! Лица экскурсантов вытянулись от удивления, а Петрович, схватившись за корпус, стал медленно оседать на пол.
– Что с вами? – кинулась к нему сердобольная пожилая якутка.
– Микросхема… – прохрипел робот.
Старая микросхема, уже давно пошаливавшая в металлическом чреве Петровича, от волнения перегрелась, и робота хватил удар. На вызванной оленеводами скорой помощи его отправили в ремонтную мастерскую.
На этот раз Симулятор переносил их из картины в картину в два раза дольше. Когда же мгла медленно рассеялась, молодые люди в сопровождении трех слепцов оказались в ещё более странном месте, чем то, которое они покинули.
– Что это? – недоумевая, спросил Гарик.
– Вроде доска… – ответил Гоша. – Деревянная… того—этого… с квадратами и полукружиями…
– Какая невоспитанность! – раздался обиженный голос. – Какая бесцеремонность! Назвать доской молодую женщину…
Капустин и Пирогов переглянулись. Место, куда они попали было столь малым, что молчаливо стоявшие за спиной «жертвы пуантилизма», дышали им прямо в затылки. Как тут можно кого-то не заметить?
– А вы где? – осторожно поинтересовался у женщины Гарик.
Квадраты и полукружности на доске взволнованно зашевелились.
– Я перед вами! – произнес голос. – С гитарой!
Неужели вот эти движущиеся геометрические фигурки и есть человек? Пожалуй, можно разглядеть губы, один глаз и шею… Ага, вот и гитара, но где всё остальное? Гоша почесал свой рыжий затылок и негромко спросил у приятеля:
– Может, это брак какой, а?
– Да—да, Брак! – обрадовалась геометрическая женщина. – Жорж Брак! Один из зачинателей кубизма. Он нарисовал меня в 1911—м году. Ах, какое было время… Самое настоящее нашествие русских на Париж, представляете? Знаменитый русский балет Дягилева, юная поэтесса Ахматова… Вот и я, никому неизвестная тамбовская женщина, взяв гитару, отправилась… – женщина неожиданно всхлипнула, не закончив фразу и разрыдалась. По плоскости «доски» покатились треугольные, овальные и квадратные слёзы. Была даже одна слеза—ромб, большая и неуклюжая, но она ползла столь извилистым путем, что высохла ещё на половине пути.
– Он меня обманул… – печально произнесла женщина. – А ведь меня искали… Даже один знаменитый лондонский сыщик искал. Помню, он долго стоял перед картиной, попыхивая трубкой, но, увы… К тому времени я сама себя не узнавала.
В ремонтной мастерской, куда скорая доставила Петровича, долго не могли поверить, что в стране ещё здравствуют роботы его серии. Пока Петровича готовили к операции, главный сервисный врач что-то бормотал о временах Железного дровосека и о том, что в их больнице давным—давно нет нужных микросхем. Кроме того, у больного оказалась редкая группа масла. Через толстые двери операционной в пустой и светлый больничный коридор долетали обрывки нервных тревожных фраз:
– Отвертку! – требовал врач. – Плоскогубцы! Молоток! Паяльник!
Но как ни старались доктора, Петрович не приходил в себя.
– Мы его теряем, – донесся испуганный голос сервисной сестры. – Триста пятнадцать вольт, срочно! Ещё раз, ещё….
«Глаза» робота погасли, рука—манипулятор дернулась в последний раз, из динамика раздался хриплый булькающий звук, и старик Петрович, живший в семье Пироговых четыре поколения, умер. Хмурые доктора вывезли его на каталке в коридор и вызвали роботоанатома.
