–– А чего это с лопатой? Нельзя было вчера Мишку заставить снег почистить?
Мама убирает со стола ошибочно схваченную мной отцовскую ложку и кладёт вместо неё другую.
–– Нечего! У ребёнка в неделе один выходной, пусть поиграет. Да и мне полезно подвигаться.
Впитываю вкус маминых щей, который узнаешь в любое время дня и ночи, даже спросонья и с завязанными глазами. А я вот никогда не смогу сварить такие для моего обормота. Не всё передаётся по
наследству. Обидно…
–– И чем же он тут, у тебя, занимался?
–– Да всё с Малягиными с кручи на санках катались. Уж темно было, как прибежал. А на другой
день чуть свет поднялся – и опять. Не надоест ведь!
Малягины – это племянники Саши. Того самого.
–– А на днях сама Людмила приходила, – продолжала мама. – Хвалилась, фотографии показывала. Саша-то у неё уже капитан какого-то там ранга. Красавец! И жену его показывала. Так себе девка, худенькая. Перевели его, и живут они теперь в Севастополе. У тёплого моря.
Она украдкой вздохнула.
Я молча наворачиваю мамины щи. «У тёплого моря»… Никакое оно не тёплое. Щипачий ветер мотает по камням редкий снег пополам с пылью, периодически хлещет всем этим делом по щекам. И это на фоне студёной воды, из которой торчат разные обледенелые железяки. Бр-р!
–– Твой-то бывший появляется? – ни с того ни с сего спрашивает она.
Я чуть не роняю ложку.
–– Это ещё зачем?
–– Ну, сына повидать. Вон уже какой вымахал!
А ведь и правда: Мишка-то и его сын тоже. Странно, что мне это никогда не приходило в голову.
–– Хоть платит-то аккуратно?
–– Аккуратно, – отвечаю я и привычно отгораживаюсь приспущенным веком.
Но маме привычно на это наплевать.
–– А Николай-то твой Васильевич когда наконец решится? Уж сколько встречаетесь, – гнёт она свою линию.
–– Ты же знаешь: у него дочь школу заканчивает. Ждёт, когда ей восемнадцать исполнится, чтобы алименты не платить.
–– И то правда, – вздыхает мама.
Никакая это не правда. Это легенда для мамы. Без неё она назвала бы наши отношения с Николаем так, как их, в общем-то, и следует называть. И это было бы ещё полбеды. Другая половина беды – это что она обязательно перестала бы брать к себе по субботам Мишку, а чтобы повидаться с ним, стала бы регулярно наезжать к нам сама. И к отсутствию личной жизни добавилось бы ещё и отсутствие территории для неё.
–– Ну, а на работе что? Как там твои студенты?
Не припомню, чтобы когда-нибудь раньше её волновала эта тема.
–– Студенты как студенты. Как не хотели учиться, так и не хотят. Девицы заняты только внешним видом и стрельбой глазами. Так и зыркают: туда-сюда, туда-сюда. Аж противно!
–– А парни?
–– Парни…
Неопределённо пожимаю плечами. Мама отворачивается к мойке и гремит посудой, не переставая при этом видеть меня насквозь.
Сонмище мурашек врывается в неплотно закрытую дверь преподавательской, наполняя всё моё существо нестерпимым зудом. Влекомая им, срываюсь с места и выскакиваю в коридор, с противоположного берега которого радостно басит замшевая куртка:
–– Здравствуйте, Любовь Сергеевна!
–– Здра-авствуйте! – пищат следом за ней фальцеты, которыми эта куртка облеплена.
Из-под приспущенного века голос, похожий на мой, произносит:
–– Будьте любезны не шуметь или отойдите подальше от преподавательской.
Куртка с шутливой важностью прикладывает палец к губам, и фальцеты мгновенно переходят на шёпот:
–– Ну, а дальше, дальше-то что было?
–– Блин! Ну, не тяни же!
