– Привет, – с порога говорю я и замираю, в ожидании голоса.
– Привет, сына, – ожидания оправдались, мать на кухне.
Быстренько снимаю вейдерсы и, бросив их в ванну, прохожу в единственную залитую светом комнату. Мама сидит за столом, в её руках застыла стопка старых фотографий, на которых запечатлено то время, когда я не заставлял её нервничать, а сестра ещё жила с нами. Я с лёгкостью могу узнать какую именно картинку рассматривает мама по тыльной стороне глянцевой фотобумаги. На той, к которой приковано мамино внимание запечатлён момент, как я пошёл в школу. Ставлю контейнер на пол, сажусь рядом с матерью и понимаю, что был прав. Мы с сестрой стоим, нехотя обнявшись, на фоне второго, на тот момент нового, здания школы. Мои одногодки и я были первыми, кого учебное заведение встретило на новой территории. С первой линейки я понял, что это нуднейшее мероприятие, нужное будто исключительно министерству просвещения для отчётности куда-то ещё. Такой же оказалась учёба. Не удивительно, что я практически сразу стал троечником, а в старших классах даже умудрился побывать двоечником. Ха, учителя, наверное, были рады, что я ушёл от них после девятого и больше им не приходилось, выкручиваясь, тянуть двойки до троек, пока я вместо уроков ковырялся в двигателе мопеда, купленного за заработанные на сдаче металлолома деньги. Когда удалось его починить Михина успеваемость тоже ухудшилась, а наша общая парта стала пустовать куда чаще прежнего. Нам за это, конечно, прилетало и в школе, и дома, но я ни о чём не жалею, да и Миха, кажется, тоже. Пока наши одноклассники сидели, считая минуты от звонка до звонка, мы были по-настоящему счастливы. Эх… Мать убирает фотографию в хвост стопки.
– Ты чего не спишь? – спросил я.
– Проснулась водички попить, смотрю, тебя нет, вот и не сплю. Не получается у меня, зная, что ты снова в волны ныряешь. Опасно это… – её грузные глаза смотрят в мои.
– Мам, я не ныряю в волы, а захожу в воду, ещё и не далеко, а всего лишь по щиколотку, ну максимум по колено. Это не чуть не опасно, – мой голос мягок, насколько это возможно. – К тому же сегодня я там был не один, а с Павлом и Мишей, они бы меня, если что вытянули.
– Ну не знаю, Игорь, не знаю… Всё равно, мне кажется, это опасно, и я за тебя переживаю.
– Мам, всё в порядке, я же вернулся в конце концов, – обнимаю её за плечи.
– И то верно, – говорит она, прижимая руку к моей руке. – Но всё равно будь осторожней.
– Хорошо, – киваю.
– Как у мальчишек дела? Паша всё там же работает в больнице?
– Да, всё так же айтишником, – я подхожу к холодильнику, достаю остатки колбасы и пачку майонеза. – У него в этом плане стабильность, хоть и не слишком радужная, – из шкафчика беру батон, – государственная организация, все дела…
– А у Миши? – тут же спрашивает мать. – Он же, ты говорил, был ранен.
– Да, но уже всё отлично, – мастерю себе бутерброды. – У него нога почти зажила, уже, как сам заявляет, бегать может. Всё ждет, когда ему разрешат вернуться на поле боя. Здесь, по его словам, скучно, да и денег много не заработаешь.
– Эх мальчики-мальчики… Учились бы вы хорошо в школе не пришлось бы вам сейчас суетиться и вечно себе что-то выдумывать. Жили бы, работали, семьи бы завели, вон, как Пашка. Он же институт закончил и вон, где работает. В государственной организации!
– Ну и что? – я возвращаюсь за стол с полной бутербродов дощечкой. – Он там получает тысяч тридцать от силы. Не зря же, как многие, янтарём промышляет. Явно одной зарплаты на содержание себя и жены ему не хватает.
