– Я перестала к нему ходить, – сообщила она.
– Что? Как перестала? Когда?
– Примерно семь недель назад.
– Ради всего святого! Почему?
– Ты знаешь почему. Доктор Эфзал слишком категоричный.
– Это ты его так воспринимаешь.
– Да как бы там ни было. Я предпочла бы тебя.
– Я тебе уже говорил, что в моей профессии есть незыблемые правила. Должны соблюдаться границы между психотерапевтом и пациентом. А мы с тобой вместе напивались в пабе «Маркет Таверн», чем явно пересекали эту черту.
Хенли улыбнулась, вспоминая тот маленький паб, куда они вместе пошли после того, как Эбигейл Бернли вынесли приговор за убийство пятнадцати человек.
– Значит, я спрашиваю тебя как друг. Не как психотерапевт, потому что это было бы неэтично, – снова заговорил Марк. – Каково тебе вернуться на работу?
Хенли откинулась на спинку дивана и постаралась подобрать правильные слова. Она не могла рассказать ему про паническую атаку прошлой ночью. Она уже постаралась о ней забыть, затолкала в дальний уголок сознания.
– Комфортно. Я чувствую себя комфортно. Это неправильно, да? – заговорила Хенли, глядя в окно за головой Марка. Они сидели на четвертом этаже, из окна были видны очертания города. – Наверное, мне не следует чувствовать себя комфортно среди всего этого.
– Если бы я был твоим психотерапевтом (а я им не являюсь), я сказал бы, что не мне определять, правильно или неправильно то, что тебе комфортно. Если ты так себя чувствуешь, значит, ты так себя чувствуешь.
– В безопасности.
– Что? – Марк поднял голову.
– Я чувствую себя в безопасности, когда работаю «на земле», вернувшись на улицы из кабинета. Это странно, потому что на наших улицах совсем не безопасно, тогда как сидеть в кабинете… – Она запнулась, но, судя по выражению лица Марка, он не собирался ее осуждать, а, наоборот, хотел подбодрить, и Хенли продолжила: – В кабинете у меня было ощущение, будто меня наказывают за что-то, в чем я не виновата. Он наказал меня за ошибку, которую допустил он сам.
– Он? Ты имеешь в виду Пеллачу?
– Нет. – Хенли поставила чашку с чаем на стол. Марк забыл положить сахар. – Нет. Я имею в виду его. Раймса.
– Ты почти не говоришь о нем, что странно, учитывая, как вы были близки.
– Говорить не о чем. Он мертв. А мы должны жить дальше.
Марк открыл рот, чтобы что-то сказать, но решил, что лучше этого не делать.
– Он нашел легкий выход. Оставил нас всех в полном дерьме. Я ожидала от него большего.
Хенли не была уверена, с чего она вдруг разговорилась. Она возненавидела терапию с того момента, как ей приказали еженедельно ходить на сеансы к доктору Эфзалу. После того как она вообще смогла выходить из дома, первые шесть месяцев она почти ничего не говорила, просто сидела как на иголках. Ей не нравилось, когда ее что-то заставляли делать, и в особенности ей не нравилось, что ее заставляли говорить о том, что с ней сделали.
– Ты до сих пор на него злишься? На Раймса? – уточнил Марк. – Вообще это не так уж необычно – испытывать такие чувства по отношению к близкому тебе человеку, который совершил самоубийство.
– Я не злюсь. Это лишняя трата энергии и времени.
Хенли задумалась, понимает ли Марк, что она врет. На самом деле она до сих пор злилась на Раймса. Каждое воспоминание приносило боль. У нее сердце кровью обливалось каждый раз, когда она думала о том, что сделал Раймс.
– Ты сообщила Робу, что снова вышла на улицу? – спросил Марк.
