Убийство – дело житейское - страница 2

– Это тебе сказала Азарханова? Она же твоя ближайшая подруга! Неужели Миля не смогла замять это дело?

– Понимаешь, она мне доходчиво объяснила, что, выгоняя, спасает меня от более крупных неприятностей. Суть проста, коли я сама не подам заявление об уходе, парторганизация возьмет это дело в свои руки. Она науськает на меня медиков, те признают меня невменяемой и засадят в психушку.

– О, Господи! Линочка, родная! Почему ты мне об этом не сказала? У меня в терапии лечится вся наша верхушка. Я бы помогла тебе выпутаться!

– О чем ты говоришь, Ира! Я еще тебя не подставляла! Я слишком хорошо помню потоки клеветы и грязи вокруг Саши. В глубине души я понадеялась, что Джамиля уничтожит эту кляузу. Мы все-таки близкие подруги. Дружим и работаем вместе четверть века! Да ты помнишь – до того, как стать директором, она отсюда не вылезала… Вечно жевала деликатесы, которые доставал Женя. Но не тут-то было! Миля заявила, что уже рискнула из-за меня головой, припрятав второй донос. Там говорится, будто я враг народа, потому и воспитала младшую дочь в духе оголтелого сионизма. Ну и муж мой Пазевский врач – преступник. Был замешан в убийстве защитников Родины. Потому и отравился! Знал, что виновен, и боялся разоблачения.

– Ну, и?

– Я поблагодарила подругу за заботу и ушла. Потом я заболела. Ты же сама тогда целую неделю ко мне бегала делать уколы! А после… После я подала заявление и в конце апреля, в день моего пятидесяти пятилетия, стала пенсионеркой. Тогда я и подвела черту под своей жизнью. Ужасно захотелось к маме и Ларисе, к Сашеньке и к Жене… С тех пор все и покатилось под гору… Слава Всевышнему, в средствах не нуждаюсь – деньги Фаргин оставил. Есть на что устроить по мне поминки… Полюбуешься, с каким восторгом на них обопьются и обожрутся мои дорогие ученики и их благодарные родители! Этих бумажек хватит даже на стопудовый памятник. Под руководством г-жи Азархановой им меня и придавят. Припечатают так, что если и будет воскресение из мертвых, я все равно останусь в земле! Не смогу выбраться…

– Так ты сутками сидишь дома одна и даже не подходишь к роялю? В нем же была вся твоя жизнь! Ты даже во время войны, после голодных обмороков, занималась. А как ты блистала на выпускных экзаменах из консерватории! Я до сих пор помню овации, которые тебе тогда устроили. Ну, а здесь ты сколько играла?

– Да, занималась. Когда надеялась на признание. Когда полагала, что моя музыка нужна людям. А сейчас… После того, что произошло, кажется, будто душу вырвали и нагадили в нее. Не могу у рояля крышку поднять. Такой спазм начинается… Сердце комком к горлу подкатывает и трясет… За десять минут давление взлетает на тридцать единиц.

Ирина встала из-за стола и усталой походкой направилась во двор. Она не видела ничего вокруг. Она думала о сестре, и о том, что через несколько месяцев навсегда опустеет этот дом.

– Какая Лина у нас стойкая! С каким достоинством держится. Она столько пережила, ухаживая за мамой и за Ларисой. А как мужественно перенесла гибель Жени! Ах, сестренка, как же бесславно закончилась твоя, так блистательно начатая карьера!

Ира хорошо помнила, что в юности Эвелина, как пианистка, подавала большие надежды. Однако, война, раннее замужество и рождение дочери помешали ей, как музыканту реализоваться в полной мере. Между тем, Лина, души не чаявшая в Пазевском, не считала свой отказ от сцены из-за семьи чем-то из ряда вон выходящим. Ради Саши она готова была пожертвовать всем, чем угодно, в том числе и собственными амбициями, а потому чудом уцелела после его самоубийства. Ира подметила, что сестра, пережив эту трагедию, внутренне переродилась. Она охладела к сексу, вся ушла в преподавание и стала ежегодно давать концерты, в общем, с головой погрузилась в свою профессиональную деятельность. Было ли это сублимацией, Ирина утверждать не бралась. Главное, что Эвелина прекратила всерьез воспринимать любые, даже самые назойливые ухаживания мужчин. Она стала относиться к ним, как к игре, которую неизменно затевает любой дееспособный самец, сталкивающийся с приглянувшейся ему самочкой, и за этим не стоит ничего, кроме ритуала, в основе которого лежат природное любопытство и жажда новых ощущений. Именно поэтому в отношения с поклонниками Лина перестала вкладывать душу: она была с ними по-светски любезна и чуточку иронична. Преображалась Эвелина только тогда, когда садилась за рояль. Она молниеносно сбрасывала с себя оковы куртуазности и становилась предельно серьезной, предполагая, что имеет дело с абсолютно материальной, до боли осязаемой реальностью. Ирине Родионовне было ясно: сестра фетишизирует музыку, воспринимая ее, как единственный язык на земле, полученный людьми не от лукавого. Из-за этого общение на нем доставляло ей более глубокую радость, чем эротика, которую после смерти Саши она стала ценить не более чем вкусную еду и полезную для здоровья гимнастику. Ира предполагала, что Эвелина убедила себя, будто после пережитого утратила способность любить по-настоящему. Вероятно, поэтому она и не стремилась оформить свои отношения с Фаргиным. Между тем, это было ее очередным заблуждением: любому, кто с ними сталкивался, было ясно, что они искренне привязаны друг к другу.