Я же оказался в сложной ситуации. С одной стороны, мне требовалось принять женщину, выслушать и составить заявление. С другой – у меня на все про все было всего пять минут, по истечении которых я должен был быть на планерке. И подполковник Герасимов, не учитывая этих обстоятельств, разумеется, придерется ко мне и обвинит в медлительности или еще бог знает в чем. Но подполковник был недоволен нашей работой в принципе, всегда, и я к этому давно привык. Поэтому я просто вручил женщине чистые листы и попросил подробно изложить все обстоятельства исчезновения ее супруга. Она, поняв, что ею, наконец, занялись, несколько успокоилась, нахмурила брови и принялась быстро строчить заявление острым, мелким почерком. Я же отправился на планерку.
Я оказался прав на все сто. Сегодня подполковник Герасимов прицепился ко мне, потому что ему показалось, что я зевнул. На самом деле я просто хотел возразить подполковнику, что это не я разговаривал с женщиной, позвонившей под утро в УВД и сообщившей о том, что у нее пропал муж. Что это был Точилин, а я вообще-то услышал об этом только сегодня утром и что подполковник просто все перепутал. Естественно, я слегка приоткрыл рот, но Герасимов перебил меня и списал этот жест на зевоту. Одним словом, в течение следующих десяти минут мы все слушали о том, как нужно правильно вести режим дня. Когда же подполковник устал от собственной эрудиции в этом вопросе, он вздохнул и как-то грустно спросил у меня:
– Ну что же ты, Синицын, звонок не зафиксировал, на…?
– Я не мог его зафиксировать, потому что это было не в мою смену. А я прибыл на службу только сегодня утром, согласно вашему распоряжению, – четко ответил я и на всякий случай отвернулся к окну.
– Как? – вытаращился Герасимов. – А кто? Кто принимал?
Все молчали. Я понимал, что подполковник Герасимов все равно выяснит, что это был Точилин, но мне не хотелось самому его выдавать.
– Кто принимал сигнал? – прорычал Герасимов, обводя нас всех бешеным взглядом.
Точилин съежился и обреченно прошептал:
– Я…
– Та-а-ак… – Зловещее замечание Герасимова не предвещало ничего хорошего.
Планерка грозила затянуться часа на два.
Старший лейтенант Точилин смотрел в пол. Подполковник Герасимов, уяснивший только то, что один из его подчиненных нарушил инструкцию, а следовательно, совершил практически должностное преступление, даже обрадовался. Он всегда радовался возможности наказать кого-нибудь, хотя, наверное, даже сам себе в этом не признавался.
– Ну что, Точилин? – бросил он, выходя из-за стола и сцепляя руки за спиной. – Увольнять тебя, что ли? Или в постовые переводить, на…?
Точилин молчал. И это было, наверное, правильно.
– Молчишь, значит, – кивком головы резюмировал Герасимов и стал расхаживать по кабинету туда-сюда. – Ну-ну…
Потом подполковник круто повернулся и, выставив вперед указательный палец, выпалил:
– Вас всех разгонять пора! И вот с Точилина мы и начнем! Пойдешь на три месяца в участковые, на…! Там тебя быстро от шуток отучат, на…! Побегаешь у меня по всяким там алкашам да по бытовым скандалам, мигом поумнеешь! Без премии на октябрь, на…!
Точилин закрыл глаза и вздохнул. Ни о какой премии он уже, конечно, и не думал – ее вообще у нас мало кто получал из-за патологической страсти подполковника к дисциплинарным взысканиям – и молил только, чтобы его не уволили за профнепригодность. Услышав вердикт Герасимова, он облегченно выдохнул и отрапортовал:
