– Нет никаких других объяснений. Нет никого, кто похож на тебя так, как ты сам, ни одеждой, ни волосами, ни носом, – сказала она.
– Может быть, вы вспомните что-нибудь, что может привести полицию к…
– Если тебя отпустили, значит, полиция меня вообще не слушает, мерзавцы. Так что найди кого-нибудь другого, перед кем разыгрывать невиновность, а я тебе не верю, – сказала Молли и прошла мимо него, думая, не вонзить ли шпильку ему в грудь, но сдержалась и воткнула обратно в волосы.
Она вышла из переулка, он бежал за ней, полы сюртука развевались на ветру.
– Послушайте, полиция забрала у меня документы, я не могу уехать из города. Я под подозрением, пока они не найдут кого-то другого. Поэтому вы должны рассказать правду. Я хочу, чтобы вы сказали полиции, что это был не я. Я ходил к ней, это всем известно, но я ничего не сделал, когда я уходил, ваша сестра была жива.
Молли внимательно смотрела на него, пока они шли мимо площади Святого Николая. Что-то в нем не вызывало доверия, но был он немного симпатичным. Да и выглядел почти невинно. Но она сразу отогнала эту мысль.
– Я смотрел на Анну, это правда. И я вырезал Анну из бумаги, это тоже правда. Это не запрещено. И я заплатил. Полригсдалера.
– Кто вообще вырезает фигурки из бумаги, это какая-то болезнь, это неестественно, – сказала она.
Вырезальщик остановился, и на секунду она подумала, что он сейчас упадет в обморок, но вместо этого он неловко с трудом опустился на колени. Он сложил перед собой руки.
– Пойдемте к начальнику полиции. Я прошу вас. Расскажите ему, что это не я.
Она заметила, как злость успокаивалась в ней. Что ей делать? Что думать? Убийцу Анны нужно найти и казнить. Если это не резчик, то это кто-то другой. Может быть, она найдет кого-нибудь, чтобы следить за ним, заплатить одному из полицейских, чтобы он провел расследование.
– Пятьдесят ригсдалеров, – заявила она, хотя не была уверена, что у мужчины есть такие деньги. Сначала она подумала, что он богат, вернее, понадеялась, что он богат. Сейчас она сомневалась в этом. Платье у него поношенное, манеры грубые. Но движения и язык у него особенные. Как будто он со всем этим незнаком и пробует в первый раз.
– Вы требуете деньги за то, чтобы рассказать правду? – спросил он.
– А что в этом такого? Поэт же зарабатывает деньги, рассказывая ложь.
– Но таких денег у поэтов нет, – сказал он и встал обратно на ноги. Она могла видеть по его лицу, о чем он думал. – Хорошо. Пятьдесят ригсдалеров. За то, чтобы сказать правду.
– Деньги вперед, – сказала Молли и протянула руку.
– Сейчас у меня нет денег. – Он смахнул пыль с сюртука. – Но я человек слова.
– Ты хочешь связаться долговыми отношениями со шлюхой? – Молли покачала головой.
Вырезальщик вздохнул.
– Я хотел бы, чтобы вы называли себя как-нибудь иначе.
– Иначе? Но это то, кем я являюсь. Шлюха.
– Не только это. Вы чья-то дочь, наверняка чья-то подруга, чья-то невеста, чья-то дорогая. Людей много, и они разные. А сейчас вы – мое единственное спасение. Я благодарю вас. Для меня вы больше, чем кто-либо другой в этом городе.
Молли не знала, что сказать. В нем определенно было что-то особенное, раньше никто не говорил ей ничего подобного.
– Перестань так говорить, – пробубнила она. – Пятьдесят ригсдалеров за скорое спасение. Решено.
Она направилась домой, к Крошке Мари.
– Давайте сейчас же пойдем к начальнику полиции, – закричал он ей вслед.
