– не один десяток. Все ждали реакции Накано Такэко, она же, выждав несколько долгих секунд, пока атмосфера в виртуальном амфитеатре не накалилась, залилась громким и открытым смехом, так несвойственным ее народу.
– Друг мой, Арвид! Успокойтесь. Как в вашей империи говорят: «Friedliebend ja – aber bitte nicht naiv!»8– зал одобрительно захлопал, кто-то даже выкрикнул: «Браво!» – Я не вижу в разработке долго действующей батарейки большой угрозы мирозданию, – продолжила Такэко. – Однако я попрошу Дом Крупп в случае успешного тестирования батареи предоставить планы, объемы производства и сбыта изделия.
– Конечно, Такэко. Спасибо за понимание, – отец был явно удовлетворен. После Войны Дом Крупп изначально подозревался во всевозможных прегрешениях и даже такая невинная оговорка могла обернуться большими проблемами. На этот раз обошлось. Присутствующие уже начали нетерпеливо ерзать на ступенях, ожидая завершающих слов отца, но он в отличие от собрания помнил, что не все ораторы побывали на орхестре. – Прошу вас! Не будем уподобляться вечно спешащим смертным, впереди еще вся ночь. Мой сын, мой дорогой сын, Этцель, у тебя кажется было что сказать, – комиссар не был уверен, что отец знал, где тот сидит, но мужчина с длинной, почти до колен, косой не искал его, а просто поднял глаза, будто только они вдвоем находились в этом месте без времени и пространства. – Спустись и расскажи, что у тебя на душе, – открытой ладонью пригласил Арвид своего блудного сына вниз.
Этцеля это тронуло. Он знал, что заслужил эту любовь и причина скрывалась не только в их первой встрече, но во многолетнем служении Дому Крупп… хотя может быть, и в чем-то другом. Комиссар встал. У всех, кроме сидящих рядом с ним эльфов, его наряд вызвал легкую оторопь. Этцель спускался вниз в форме королевской охраны, введенной почти сразу после становления империи. Тёмно-синий сюртук с двумя рядами серебряных пуговиц, черные брюки и сапоги. Вишенкой на торте была простая без украшений сабля в таких же простых деревянных ножнах. Его не самые длинные волосы свободно развивались за плечами. Униформа говорила о его спорном статусе правоохранителя, но именно это он и хотел подчеркнуть. Распущенные длинные волосы и серебряные пуговицы, вместо положенных позолоченных, подчеркивали его принадлежность к эльфийскому роду, от которой он никогда не отказывался и отказываться не собирался. Дерзость пришлась по душе отцу, Бледелю и Такэко, имевшей судя по ее наряду слабость к униформам, а вот Альбрун только отвела глаза. Первой реакции Хильдебальда Этцель не видел, но встретившись с кузеном глазами, он не видел в них ни особого одобрения, ни порицания. Хильдебальд владел собой на все сто процентов. Дойдя до стола, Этцель, как и положено, сначала обратился к Арвиду:
– Благодарю отец, я надеюсь, моя речь не отнимет у Дома слишком много времени, – теперь он мог повернуться к залу. – Моя семья! Простите мне мою дерзость. Я знаю, как редко я посещаю собрание нашего Дома. В свое оправдание могу лишь сказать, что мою верность отцу, Дому и всем вам я выражаю на улицах Берлина. Столица империи, столица нашего любимого детища должна быть самым родным, приятным, а самое главное безопасным уголком на планете и в этом я вижу свое служение нашему Дому. Днем и ночью я выметаю грязь с наших улиц, чтобы мы, все мы, могли чувствовать себя спокойно. Ради этого я вынужден приносить жертву, терзающую меня ежечасно
