Паяльник аж назад шарахнулся. Нервный он стал, Паяльник-то.
– Я про завалить ничего не говорил! – глаза стукача забегали, он лихорадочно соображал. Теперь – не о том, как помочь корешу, а как выбраться из истории, потому что пахнуть история начинала нехорошо. – Так, Максим Викторович, слушайте, я тут ваще ничего не знаю. Ваще не при делах. Генка сказал, там какие-то серьезные пацаны. А я с серьезными пацанами не хочу проблем иметь, врубаетесь?
Еще бы не врубаться. Думаешь, я хочу? Но вслух я сказал другое:
– Это ты мне позвонил, а не я тебе.
– Генка попросил его с кем-нибудь из мусоров свести. Простите, с кем-то из оперов. Ну, вы поняли. И все! Больше я и сам ничего не знаю.
– Ладно. Не бей копытом, понял я. На, передай своему Генке, – я выудил из кармана визитку со всеми своими телефонами на ней и вручил Паяльнику. – Тут все мои контакты. Скажи, если дело плохо, пусть звонит сегодня же.
Эх, знал бы я заранее, что будет уже поздно…
– И, значит, стою я на кассе, с деньгами. А пока очередь, я же уже сто раз в уме посчитал, сколько я им должен. А продавщица все пробивает товары, пробивает… Медленно так, знаешь, как при замедленной съемке.
Горшков оторвался от компьютера, на котором что-то печатала, посмотрел на Клюкина. Пожал плечами и продолжил тыкать кнопки. Где-то примерно в этот момент в кабинет зашел я. Клюкин, пожимая мне руку, продолжал:
– А там уже и сзади очередь. А на все пробивает, пробивает… Наконец типа пробила. Я даю ей бабло, на мне сдачу. Потом берет чек – и залипает. Смотрит на него тупым таким взглядом. И я понимаю – ни хрена это еще не все.
Горшков снова оторвался от компьютера.
– Не все посчитала?
– Посчитала все. Но неправильно. Потому что дальше следует шедевральный вопрос: «А я вам сколько сдачи дала?».
Горшков раздраженно вздохнул.
– Клюкин, ты мне эту хрень рассказываешь целых пять минут. И ради чего все? Эти пять минут мне никто никогда не вернет, понимаешь?
Мы их называли Чук и Гек. Честно говоря, не уверен, кто из них был Чуком, кто Геком.
Клюкин обиженно засопел. Горшков и сам понял, что погорячился, и пошел на попятную:
– И что дальше?
– Ничего.
В голосе Клюкина сквозил холод. Точно обиделся. Горшков со вздохом покачал головой и продолжил печатать. В кабинет вошел Мельник – собственно, все мы четверо и делили этот кабинет между собой. Пока все здоровались друг с другом, Клюкин несколько раз украдкой посмотрел на Горшкова. Понял, что тот не собирается расспрашивать дальше. И, как это у них всегда бывает, не выдержал сам.
– Дело не в продавщице. И не в товаре. Дело во всем. В самой, не знаю, ситуации. Я пока ехал на работу, думал об этом. Продавец, который ни хрена не умеет считать. Думаешь, это мелочь? А как насчет врача «скорой», который не умеет делать уколы? Моя мать пару раз на таких напарывалась. А учителя, которые пишут с ошибками?
Мельник явно вчера выпил – у него на физиономии было изображено страдание. Трогая голову, он махнул на Клюкина:
– О чем это он?
– Даже не спрашивай, – попросил я.
Горшков же воспринял странную речь Клюкина со всей серьезностью. Подумал и выдал:
– Все беда в непрофессионалах?
Клюкин торжествующе щелкнул пальцами.
– В точку. Дилетанты. Они повсюду. Вот когда мы были маленькими и думали про двадцать первый век, который когда-нибудь застанем, что мы о нем думали? Что это будет высоких технологий, или, там, век космических открытий? А вот утритесь все. Двадцать первый век – век дилетантов. Тех, кто хочет бабла, но не хочет ничего уметь, чтобы заработать их. Понимаешь?
