На узком тюфяке, расстеленном на полу, Аскет метался, крича в голос и пытаясь спастись от того, что тянуло его все ниже и ниже, тогда как всеми силами рвался вверх, выворачивая кости.
– Да ты болен совсем, душа твоя страдает, – бормотал преорх, вызванный братьями. Заглядывал внутрь клети, а после накрепко запирал дверь снаружи и шептал перед ней молитву. Вскоре и это перестал делать и наказал связывать, чтобы не выбрался буйный среди ночи. Что в голове Аскета происходило – не понимал. Но боялся, как и все, кто слышал безумные вопли.
Причем врагом несчастному была лишь ночь, в светлое же время суток смущенно отводил глаза и опускал голову еще ниже, понимая, что наводил ужас в обители. Сам себе варил траву, тушившую разум, только не всегда братья имели желание вскакивать по первому зову. Уработавшись, спать хотели все.
Происходило нечто, Аскету непонятное, и в то же время до боли знакомое. Тревожило и зудело, не давало расслабиться ни на миг. Иногда все мышцы болели, так сильно напрягался, как готовился рвануть с места в любую минуту.
И снова в забытье мерещилась ему россыпь осколков, которые собрать необходимо во что бы то ни стало. И вновь он резался, пытаясь поднять их, сложить вместе. Все затягивалось паутиной, покрывалось пеплом, а он спешил так, как не торопился даже дышать вытащенный из воды утопающий. Моменты проносились, в которых смысла не отыскивал: дрожь в снегу, замерзающее дыхание, свист плети, разочарование, столб и отчаяние, взгляды, в которых не было ни следа теплоты. Люди, рядом с которыми хотел быть. Люди ли? Они странно выглядели.
Женщина. Или мужчина. Что оно такое, закутанное в плащ, тоже не мог ответить. Оно высветилось так ярко во время… грозы? Вспышки молнии, скорее. Так отчетливо, что этот лик отпечатался и сразу обуглился в памяти. Не помнил.
Казалось, вот-вот, только сильнее постараться, сосредоточиться – и все узнает.
Очнулся от собственного вопля, а братья уже заливали в рот варево из дурманящей травы.
От рева вжимался в стул приглашенный в обитель молодой знахарь.
– Милосердные Боги, – шептал, оглядываясь на дверь. Преорх, замученный бессонными ночами и совестью, чуть ли не на коленях умолял дарование из соседней деревеньки поглядеть на человека. Приволок его лично на своей машине среди ночи и теперь сторожил, чтобы парнишка не унес ноги, напуганный предстоящим осмотром. – Я ведь так, рану полечить, от кашля или несварения избавить. А ваш больной, судя по тому, что слышал, в этом не нуждается.
– Он сейчас тих станет, – увещевал преорх, считая про себя секунды. Трава должна подействовать, Аскет уляжется, наконец. – Я тоже слышал, что не только этим ты занимаешься, Уил знахарь, а еще и по лесам бродишь, со зверьем дело имеешь и с духами.
Уил вытаращился на преорха, святого человека, который запросто признавал не признаваемые преорхатом знания.
– Да я… Да…
Преорх поднял руку, прерывая лепет.
– Неплохой человек этот Аскет. Худа никому не причинил за столько времени, только добро от него и видели. Уж не знаю, кто его истязал так, что шрамами покрыт с головы до ног, за дело иль ради забавы, но… – прислушался к шагам за дверью. – Даже если и за дело, то он сильно старается искупить грехи. Вера учит меня не отталкивать, а поощрять такие стремления.
Один из братьев постучал в покои преорха. Знахарь и вовсе стал белее мела.
– Он скоро уснет, – сообщил брат через дверь. Преорх встал.
