Учение о категориях. Том первый. Категории чувственности - страница 6

Все абстрактные формы идеи покоятся на абсолютно конкретной мировой идее, которая есть синтез чисто логической идеи и ее абсолютно нелогического антитезиса, т. е. на отношениях логического к нелогическому в «осуществленной идее» (волевой идее, идейно-исполненном волении), которая охватывает обе стороны. Эти отношения логического и нелогического в «реализованной идее» необходимо поэтому подчеркнуть и понять, прояснить их влияние на генезис всех моментов идеи и их временную смену. Эта задача, которую Гегель еще не ставил перед собой в такой форме, существует совершенно независимо от того, возникло ли абсолютно нелогичное через превращение логического в его абсолютную противоположность (как предполагает Гегель), или же оно столь же вечно и согласовано с ним, как предполагаю я. Чтобы замаскировать невозможность первого предположения, Гегель постарался подготовить его не чем иным, как диалектическими превращениями абстрактных форм логической идеи в их противоположности, то есть подменил истинные отношения между логическим и нелогическим не чем иным, как иллюзорными отношениями своей диалектики противоречия (см. мою «Эстетику», т. I, с. 118—120: Üb. dialekt. dialekt. Methode pp. 75—109). (XIII) В деталях гегелевская теория категорий получила некоторые усовершенствования от его преемников.

Вейс и Густав Энгель попытались завершить гегелевскую теорию категорий, вновь введя в нее пространство и время; Гюнтер возобновил попытку Плотина установить измененное значение категорий в метафизической сфере по сравнению с феноменальной; наконец, Шеллинг в свой последний период попытался расширить учение о принципах и связать его с учением о категориях. Но после Гегеля не было достигнуто заметного систематического прогресса, поскольку никто не осознал проблему, поставленную неудачей гегелевского панлогизма. А она заключается в том, чтобы представить категориальные функции как логические определения логического и в логическом, но в то же время как отношения логического к нелогическому, причем не к нелогическому, заданному логическим, а к принципу, согласованному с ним и столь же оригинальному по отношению к нему. Те философы, которые, подобно Шопенгауэру и Бансену, исходили из нелогического принципа, вообще не могли поставить эту проблему, поскольку для них логическое – это лишь видимость в нелогическом, возникающая необъяснимым образом, и поэтому, последовательно придерживаясь своей точки зрения, они должны были бы прийти к человеческому агностицизму. Сформулировать эту задачу могла только та философия, которая позиционировала логическое и нелогическое как принципы, имеющие равный статус, но связанные общей субстанцией.

Таким образом, если верно, что именно метафизические точки зрения стали моим эвристическим ориентиром для новой задачи теории категорий, то, тем не менее, не верно, что моя попытка решения основана на метафизических предпосылках и с ними становится недействительной. Напротив, моя теория категорий строится так же индуктивно, как и все остальные части моей системы, и в той мере, в какой она приходит к метафизическим положениям, это отнюдь не предпосылки дедукции, а конечные результаты индукции. Мой счет везде опирается на данное содержание сознания и его эпистемологический анализ; везде только логические функции, которыми он оперирует и в ткань которых эпистемологический анализ растворяет данное содержание сознания. Нелогичное не привносится из метафизических предпосылок, а просто вытекает из самого анализа как последний логически неразрешимый остаток. Если «материю чувств» Канта, к которой формы восприятия и мышления Канта находят свое формативное синтетическое применение, подвергнуть дальнейшему анализу, как это сделано в первом разделе этой книги, то она тоже оказывается продуктом логических синтезов, в результате которых возникает качество; но, со своей стороны, категориальные функции, формирующие качество, в конечном счете оперируют бескачественными чувствами удовольствия и неудовольствия, в которых нельзя обнаружить никакого логического влияния, кроме закономерно определенной интенсивности чувства. Интенсивность как таковая, т.е. вне ее законного определения, с другой стороны, уже не является ничем логическим, как и неопределенная временность. Таким образом, анализ дошел до нелогичного, к которому применимы все логические категориальные функции. Бескачественная и количественно неопределенная интенсивность чувства, однако, должна быть понята только как аффект воли, то есть как субъективное преобразование столь же нелогичной интенсивности воли, а неопределенная временность – только как форма воли, задающей процесс, так что оба нелогичных остатка эпистемологического анализа индуктивно указывают обратно на нелогичную волю как на свое глубинное основание.