Ученики Берендея - страница 33

− Прости, не заметил, как вошёл ты. Как продвигаются на депутатском поприще дела?

И обратился вдруг Евгений-друг в старика презлющего, с лицом землистого оттенка, с сопливою бородкой, в обносках жалких. Фольги от шоколада извёл для звёзд портной изрядно, вид респектабельный придавая балахону; рукавов обношены края до степени последней, и грубой штопки повсеместно наблюдаем мы следы.

− Имя кто моё открыл тебе? − прокурором проскрипел старик. Зелёными ногтями в атмосфере помавает, свирепые и чужестранные слова впечатывает в общежития кубометраж, − поплыли воском зеркала, проём дверной восьмёркою свернулся да в три погибели потолок просел. Почудилось мне, нет ли, – сам пятисотлетний дуб брезгливо содрогнулся тут от мерзопакостей таких.

Как на десять строк назад вернулся я, собственную речь стал изучать. Существительных имён не густо, «дела» да «поприще».

− Из инкарнатов имени моего никто не знает. Сам забудешь али помочь? − шипел старикашка, сабельку кривую вынимая да ножку утверждая на табурете. А сапожки-то знатные, просто загляденье: может, в моду быстроходы, может, валеки-уроды, быстроступы-попиратели, авторитетов трамбователи.

Самую малость подрастерялся я, просыпал на столешницу печенье из кулька, сам не притронулся: уж больно цвет пришёлся не по нраву.

− Угощайся, раз явился. И отвечай, что привело тебя сюда, Поприще, лукавый чернокнижник?

Он вскинул брови, саблю опустив:

− Не принято у нас на мой вопрос своим вопросом отвечать. В обмен же на услугу малую, я правило нарушу.

− Какую же?

− Двенадцать долгих лет и зим я паутину ткал, что с виду облако напоминает, и ей равных было поискать. Гордился я творением, завидовали и восхищались знатоки, пока какой-то выскочка, сопляк зелёный, не порубил её в куски. Но достойнейший нашёлся, тебя гораздо старше и друга твоего, поди. Подсказал, чьих рук дело.

− Я даже знаю, кто донёс. Да вы с ним на одно лицо! − Действительно, сходство колдуна с любителем «Данхилла» было просто невероятным, разве что тот был вдвое выше. Связь они держать могли и через сны: кукловод лишь дёргал за верёвки. Например, меня никто не дёргал, потому и мысль летит свободно: − Попривыкали! То стращать, то запрещать. И сами не живут, и прочим не дают. Но юные придут и камнем вынесут у Здания издания законов мёртвых окна.

Он нетерпеливо саблю отложил в сторонку, дал понять, что на уровне очередном стали прочность обманчивою может быть, скорей балластом.

− А съел ли горечи, нужды ты столь, сколь сладости средь изобилия, чтоб говорить со мной на равных?

На занятьи прошлом учитель освещал ответы на подобные подвохи. Промежуточный экзамен выпал, так и отвечаю: «Два взгляда на предмет один поныне существуют в мире. Пропагандой и обманом одни заставили других горбатить на себя, себе конечно позволяя иметь в достатке преизбыток. Но других чем лучше ты, изворотливый проныра? Не одолжил ли крыльями Создатель, чтобы, летая, понукал? Не наблюдаем что-то. Укроти гордыню, пока не довела до черты последней. А по сути, выглядит всё просто: КАБЫ СО СКРОМНОСТЬЮ ПОЛАДИЛИ ОДНИ, НУЖДЫ НЕ ВЕДАЛИ Б ДРУГИЕ».

Внезапно спинка моя взмокла, − это грудь мою веждами кудесник принялся сверлить. Ладошки подставлял я, чтобы стружечки подобрать все, до единой, чуть поспевал прилаживать обратно. У поединщиков есть один приём: сражаясь, нить разговора не терять; ему я и последовал.