– Не скажу, что гениально, но это великолепно, Егор, – выдал Лапшин, оторвавшись от изучения чертежа. – Из чего, говоришь, основание, из поршневого цилиндра? Однако фантазия у тебя, – довольно протянул Геннадий Анатольевич.
– Ну, голь на выдумки хитра, – выдал мудрость предков. – Я подумал: вторичное использование отработанного материала. Если, конечно, на поток для домашнего использования, тогда что-то другое думать. Мне-то как образец, а если одобрят, мы что-нибудь придумаем масштабное.
Честно говоря, пока я не представлял, из чего мы будем делать основание, если всё-таки придётся сооружать серп и молот для демонстрации. Но то дело дальнее, а сейчас важно понять, поможет мне Почемучка деталями, или нет.
– А, знаешь, Егор, поехали ко мне! – Геннадий Анатольевич хлопнул листком о скамейку. – Собирайся! Помогу. Не сам, конечно, но есть у нас в институте человечек, без которого ни одна проектная работа не обходится. Душа-человек! Самородок!
– Золотой? – улыбнулся я.
– Лучше! – заверил Лапшин. – Гений инженерной мысли, может сделать всё что угодно, из э-э-э… хоть из палок. К нему весь профессорский состав ходит за помощью. Да что там! К Гоше в каптёрку академики не брезгуют приходить.
Я вздрогнул, покосился на Геннадия Анатольевича, проверяя, шути, или нет.
– Он же Гога, он же Жора, – пробормотал я себе под нос.
– Что? Нет-нет, так-то он Юрий Витальевич, но Гоша ему привычней, – пояснил Лапшин, не оценив моей реплики. Ну, оно и понятно, до одного знаменитого советского фильма ещё жить и жить, лет десять как минимум.
– А как бы познакомиться с этим изумительным человеком, гением инженерной мысли? – уточнил я у Почемучки.
– Не будем терять времени. Поехали!
Геннадий Анатольевич подскочил со скамейки, подхватил портфель, едва не упавший на тротуар. Я поднялся следом, запихивая чертёж в карман. И заторопился за Лапшиным. Но Почемучка сделал несколько шагов и резко остановился.
– Егор… Ты закончил? – поинтересовался педагог.
– Что? – не понял я.
– У тебя же кто-то в больнице? – уточнил Лапшин.
– Всё в порядке. За моей подопечной приехали, до пятницы я совершенно свободен, – неудачно пошутил.
– Почему до пятницы? – нахмурился Почемучка. – За пару часов обернёмся, здесь недалеко.
– Могу ехать хоть на край света, – пояснил я. – Всех предупредил, что домой вернусь самостоятельно.
– Вот что! – решительно заявил Геннадий Анатольевич. – Домой я тебя отвезу, едем!
– Не стоит, сам доберусь, – запротестовал я в спину.
– Едем!
– А вы куда? Остановка в другой стороне, – догнав Почемучку, спросил я.
– У меня машина, – смутившись, объяснил Лапшин.
Стареешь, Саныч, мог бы и сам догадаться, когда препод предложил отвезти домой. Не на троллейбусе ведь.
На стоянке мы остановились перед новеньким москвичом тёмно-красного цвета.
– Купил вот, на премию, – смутившись, сказал Геннадий Анатольевич, дёргая ручку. – Ах, ты, чёрт, – ещё больше растерявшись, выругался Лапшин. – Не привык…
– Хорошая премия, – присвистнул я, прикидывая, какие зарплаты у профессоров в Академгородке, если они с премии могут позволить себе машину. Для советского человека это больше, чем престижно. Это уровень благосостояния. Запредельный.
– Ленинская, – коротко бросил Лапшин, внезапно взяв себя в руки.
– Ого, поздравляю, – от души выдал я.
Стать лауреатом Ленинской премии в советское время – это как в космос слетать. В том смысле, место в исторической летописи страны гарантировано. Раньше вручали Сталинскую премию, по тем временам это означало, что человек и вовсе становился практически небожителем. Сто тысяч для советского человека – это неслыханное богатство в масштабах страны. За такие деньги можно было хоть квартиру купить, хоть машину. Хоть все вместе. Да что там, можно было жить несколько лет ни в чем не нуждаясь.
