Корвет надвигался на нас, постоянно меняя галсы, лавируя и петляя. Наш корабль тоже разрезал волны, не давая голландцам хорошенько подготовиться к выстрелу. Мы готовились тоже. Первый залп – самый важный в сражении. Есть время выбрать лучшие ядра, подобрать заряд пороха, прицелиться и выстрелить в нужный момент. Все последующие залпы – суматошная толкотня, когда всё происходит настолько быстро, что не успеваешь ничего понять.
Канониры уже стояли с тлеющими фитилями наготове. Пушки заряжены, корабль ощетинился рядом воронёных стволов.
– Эд, как выйдем на выстрел, будь готов! – донёсся приказ капитана.
– Понял! – ответил я.
В горле пересохло. Патрульный корвет тоже готов стрелять. Я дождался, пока волна поднимет нас, и заорал что есть мочи:
– Пли!
Зашипел порох, громыхнул выстрел, и нижняя палуба заполнилась едким кислым дымом.
– Заряжай, черти вас раздери! – рявкнул я, пытаясь сквозь дым разглядеть врага. – Дженкинс, бань как следует, я не хочу тебя потом от палубы отскребать!
Пират ещё усерднее стал отчищать ствол пушки от остатков пороха и я удовлетворённо кивнул.
Дым немного рассеялся. В корпусе голландца появилось несколько новых дырок, но никаких существенных повреждений мы не сделали. Мелькнула вспышка, я крикнул всем ложиться, и в это же мгновение грохот выстрела докатился до нас. Полетели щепки, и я увидел, как несколько ядер прошили палубу насквозь. Кого-то ранило, кого-то убило, но вести счёт потерям было некогда.
– Заряжай скорее! – кричал я, сжимая кулаки от бессилия.
Самая ненавистная мне часть битвы – когда всё зависит не от твоей силы и ловкости, а от ветра, удачи и опыта канониров. По большей части от удачи.
Второй залп принёс больше результатов, хоть и оказался нестройным и неслаженным. Чей-то меткий выстрел сбил корвету грот-мачту. Исход боя решился всего одним ядром. Теперь мы могли лавировать вокруг него, словно акула вокруг раненого кита.
– Пойдём на абордаж! – рявкнул капитан наверху, и я встрепенулся.
Я выбежал наверх, щурясь от яркого солнца. Шпага уже покинула ножны, я рвался в бой как мальчишка, который жаждет подвигов и славы. Но мне всего лишь надоело бездельничать.
'Левиафан' зашёл корвету в мертвую зону, где ни одна голландская пушка не могла нас достать. На квартердеке уже собралась абордажная команда, вдоль борта выстроились мушкетеры, которые осыпали голландца градом пуль. С корвета отвечали тем же самым.
– Кто первым ступит на их палубу – получит полторы доли! – заорал Томас, потрясая саблей в воздухе.
Воздух пах солью, кровью и порохом.
Грохот столкнувшихся кораблей напомнил о недавнем шторме. Как только абордажные крюки вонзились в палубу корвета – я поднялся на ванты и приготовился к прыжку.
Крики и стоны раненых слились в один нескончаемый звук, выстрелы и звон сабель служили аккомпанементом для этой оды на смерть.
Я не глядя сиганул на квартердек голландского корабля, и сходу зарубил матроса, который даже не успел меня увидеть. Какой-то голландец выстрелил в меня из мушкета, но промахнулся. В следующее мгновение он уже лежал со вспоротым брюхом.
Абордаж, как обычно, превратился в хаос. Я помню только разрозненные фрагменты, например, перекошенное лицо Дженкинса, который остервенело рубил уже мёртвого голландского офицера. Палубу, залитую кровью. Обломок шпаги, воткнутый в мачту. Бойня.
Мёртвые тела лежали повсюду, голландцы и англичане, негры и индейцы, белые и чёрные. Спастись с корвета удалось немногим, шлюпку спустили в самом разгаре боя, и меткий выстрел наших канониров разбил её на мелкие куски. Кто-то пытался прыгать в воду, кто-то прятался в трюме, но, к чести голландцев, большинство сражались до конца.
