Мой горячий призыв, видимо, не нашёл в душе маленького правонарушителя ожидаемого мной отклика, и на лице его ничто не шевельнулось.
– Дядя Володя, – сказал он, – вы обещали мороженое.
– Где ж я ночью куплю мороженое?
– Мы сами завтра купим.
– А, вон что! Денег дать? Сколько оно стоит?
– Сорок копеек. А нас четверо.
– Постой здесь, сейчас принесу.
Я вынес два рубля и сказал:
– Ты, Андрюха, не думай, что обманул меня, я знаю, что пломбир стоит двадцать две копейки, но это тебе надбавка за особо тяжёлые условия совершения кражи. Иди быстрей домой и обсушись, а то заболеешь.
– Не заболею! Я привычный! Я всю зиму по снегу в тапках бегаю, и то ничего!
Наступившее утро было хмурым и холодным. У крыльца общежития в луже надувались дождевые пузыри. А я, дурень, не подумал взять из дома плащ.
Мне не терпелось обрадовать Зину найденными камерами, но сейчас только семь часов, а она приходит к восьми, до того, как уезжают на бригаду полеводы.
Я занёс камеры в свой кабинет и спрятал в тумбочку шкафа с инженерными справочниками, литературой по ремонту и прочими, большей частью устаревшими, книгами и отправился в нормировку слушать перекличку.
– Михалыч, кто это придумал отдать ветровский трактор Отцу, – с ехидно-насмешливой улыбкой спросил Константин Фёдорович главного инженера.
– Как кто? ОН, конечно – царь и бог.
– Мы его год с колен поднимали, а Отец его за месяц устосает, – скорбно предсказал Лукашов.
На перекличке к нам претензий не было, директор никого не ругал, только выразил неудовольствие бригадирам, что под дождь попало несколько сот гектаров скошенной травы.
– Вы же слышали прогноз! Какого чёрта вчера косили!?
Ну слава богу, день начался спокойно. Минут десять ещё посидели, обсуждая текущие дела.
Но убраться подобру-поздорову не получилось. Как буря ворвался в нормировку директор:
– Что сидишь?! – накинулся он на Саблина.
Юрий Михайлович покраснел до пурпурного цвета и, растеряно улыбаясь и заикаясь, спросил:
– Я-я, не понимаю… Что случилось, Павел Андреевич?
– Почему не на откормочнике?! Оборудование так и не работает! А ты, …9 сидишь и не чешешься!
– Павел Андреевич…
– Молчи! Я тебя последний раз предупреждаю: выгоню ко всем чертям, если к понедельнику там всё не заработает! Если ты идиот, найди знающего человека!
Все прижухли. Саблин сгорбился, уставившись куда-то под стол. Майер застыл, Лукашов дрожащими пальцами вытирал одному ему видимое пятно на столе нормировщицы.
– Чего ждёшь?!
Юрий Михайлович поднял глаза и беспомощно улыбнулся, будто просил пощады.
– Что ухмыляешься?
– Я не ухмыляюсь, Павел Андреевич.
Я не знал, что делать. Хотелось возмутиться, крикнуть, осадить ругателя, но я молчал также, как и сидевшие передо мной взрослые люди.
– Немедленно поезжай на место! Бери своих архаровцев, и каждому лом в руки! Я вам обещал! Долбите пол, переделайте всё как надо! Позорники! Никаких премий в этом году! Молитесь богу, чтобы я с вас не удержал!
– Понял, Павел Андреевич, – прошелестел Саблин.
– Ты тоже поезжай! – сказал директор, грозно взглянув на Лукашова. – А ты, как непричастный, оставайся один за этих дураков.
Я опустил глаза. Мне было ужасно противно и стыдно.
– Здорово вам, начальнищки! – в чёрном свитере с длинными рукавами, отряхивая зонтик, в нормировку вбежала Зинаида Алексеевна. Увидев директора, подавилась языком, остолбенела, подалась назад, но было поздно:
– Стой! На ловца и зверь бежит! Сейчас к тебе придёт мой шофёр, отдай ему колёса.
