Я оставила Нода в его неустанных трудах и вернулась в свою каюту. Время, если считать по станции Камроз, было около четырех утра.
Открыв дверь, я шагнула в каюту, бросила куртку на спинку единственного стула. На стальном столе лежала пачка моих рисунков – жестких угольных безлюдных пейзажей. Иногда я рисовала знакомые места, другие виды брала из грез и кошмаров.
Приняв горячий душ, я откупорила бутылку джина. Для защиты от одиночества нет ничего лучше пара и алкоголя.
Через полчаса, обернув полотенце вокруг талии, я лежала на койке со стаканом в руке. Разогретая под душем кожа светилась. Я чувствовала себя чистой, свежей и чуть больше чем под хмельком.
В дверь постучали.
– Кто там?
– Престон.
– Что тебе надо? – спросила я, садясь, и подтянула полотенце до горла.
– Можно войти?
Я окинула взглядом разбросанную по полу одежду и снимки мужчин, приклеенные к переборке над головой.
– Нельзя.
– Я не могу уснуть.
– Прими таблетку.
– Не могу, – он перешел на шепот, – страшно.
Я встала, нашла халат.
– Страшно принять таблетку?
Завязывая пояс халата, я ногой отпихнула под койку самые неприличные предметы разбросанного белья. Когда открыла дверь, Престон отшатнулся:
– Нет, не то. – Он кончиками пальцев тер себе горло – откровенно нервный жест. – Я не могу спать один.
Ребенок во взрослом теле… впрочем, разве не все мужчины такие?
– Ну, сюда я тебя спать не пущу.
– Я и не прошу, просто… – он осекся, не сумев выговорить, чего же ему на самом деле надо, – как я поняла, просто чтобы кто-то с ним побыл.
Я сжала зубы и вздернула подбородок. Я капитан, а не нянька.
– Вернись к себе.
– Но…
– Офицер Мендерес, я жду от вас всего двух слов.
Престон сглотнул и уставился в пол. Уши у него горели – наверное, от стыда.
– Есть, капитан.
– Хорошо, – я взялась за створку двери, собираясь закрыть, – а теперь возвращайся в каюту, пока не получил взыскания.
Он поежился:
– Капитан, я надеялся…
– Выполнять, солдат!
Я захлопнула дверь и поплелась к койке. Понимала, что про сон нечего и думать. Я и до этого стука в дверь была на грани: из-за предстоящей спасательной операции и вероятного – а может, и неизбежного – отстранения от службы. Я усилием воли удерживалась, чтобы не мерить шагами каюту и не потирать друг о друга ладони.
– Корабль?
– Да, капитан?
На стенном экране появилась аватара «Злой Собаки». Она оставила прежнее лицо, только теперь добавила еще черное кимоно.
– Я была с ним слишком жестока?
– Не знаю, компетентна ли я судить.
– Тебе наверняка приходилось разбираться с неопытными членами команды.
– Смотря что ты под этим понимаешь. – «Злая Собака» понизила голос. – Однажды при проникновении в Мессианское Скопление мне пришлось применить шесть ядерных зарядов ближнего действия, чтобы отпугнуть пару…
– Нет, я о другом. Я имела в виду – по-человечески разбираться.
Целых три секунды корабль словно обдумывал вопрос. А когда ответил, голос его был ровным и начисто лишен выражения.
– Я не человек.
– Но в тебе есть человеческие компоненты?
Вторая пауза показалась еще дольше.
– Тебе хорошо известно, – «Злая Собака» нахмурилась, – что некоторые отделы моей центральной нервной системы выращены из собранных стволовых клеток.
– Известно.
– Так что ты имеешь в виду, капитан?
Я покачала головой. Забыла, что хотела сказать. Вместо ответа встала и пошла в ванную.
Когда погибли родители, я училась в колледже. Они находились на борту исследовательского судна «Зеленый фитиль», взорвавшегося при картировании аккреционного диска черной дыры. К тому времени, как поисковики обнаружили их останки, медленно кувыркавшиеся в диске вместе с остальными обломками, пыль абразивом ободрала их тела до изъеденных оспинами скелетов. Мне было девятнадцать лет. Через год, когда началась война, я выбрала местом службы медицинский фрегат.
