Завтра я уезжаю,
уже началась
моя последняя ночь здесь.
Я сижу и хочу спать.
Я не спал всю ночь, думая о совершенной ерунде,
не имеющий никакого касательства к моей реальной,
чайковской жизни. Я думал об Ане, об Юре, о голоде и о стихах,
я сочинял такие строки: «Я утонул в твоей любви,
как рыба – в воздухе,
вознесшаяся слишком высоко» – я думал,
что во мне проснулся поэт, я хотел
свести себя окончательно с ума, чтобы не испытывать боли расставания
больше никогда и ни с кем и ни с чем.
Я думал о главном расставании, которое мне готовит жизнь:
о расставании с жизнью, о светлом вертикальном столбике сознания
что колышется в моем теле – что и является «мной» и кому принадлежат
все «мои». Я плакал, потому что не хотел умирать.
Как ребенок: я снова переживал момент откровения,
и становился другим.
А сейчас мне страшно.
По техническим мелочам: кто будет моим соседом,
как я поведу себя среди незнакомых людей,
что делать в Санкт-Петербурге – я уже тону
в этой суете,
как рыба в воздухе…
И солнце, которое зашло – и чай, который мне заварили а я не выпил —
все это прошло мимо меня, уже стоящего на рельсах,
уже катящего свой состав по направлению к городу. Я думаю,
что будет,
если на подъезде к Питеру
я увижу ядерный гриб:
вырастающий из маленькой шоколадной коробочки словно коралловый риф в ускоренной съемке,
что будет,
если наш поезд продолжит двигаться
по направлению к моим сгоревшим родителям и друзьям, а я
буду в этом поезде, и его снесет
и все, что у меня будет – это флэшка со стихами, которую не на чем воспроизвесть.
Я был бы рад, если бы в момент, когда Питер разнесет на радиоактивный пепел,
я был здесь, и слушал истории деда о том, что пепел от сигарет
раньше сыпали в раны и они хорошо заживали.
Я уходил в лес, сжигал бревна и думал,
неужели любой огонь – разведенный то тут, то там,
от газа или от зажигалки, от бензина или от освежителя воздуха —
это часть единого Огня? А луна?
Она та же там, в Питере,
что и здесь, прощающая меня за то что я ее забываю?
Не знаю.
