– А мой старший брат из-за курева умер, – печально признался Роман, худенький молодой парень с треугольным подбородком. – Он писал стихи, но их нигде не печатали. Однажды Даня отослал свои творения в известный московский журнал, откуда пришел уничижительный отзыв. Написал рецензию некий Горинштейн. Не помню точно содержание письма, но смысл сводился к тому, что Даня только зря и свое, и чужое время тратит, лучше бы шел на завод гайки крутить, а желающих заниматься словоблудием и без него хватает.
– Дружище, а причем здесь табак? – поинтересовался Дима.
– Даня с детства рос впечатлительным и обидчивым ребенком. Я, например, на оскорбления спокойно реагирую, в крайнем случае, могу обидчику в рожу заехать, а брат, когда его обзывали, замыкался и мог целыми днями молчать и дуться. По этой причине родители его никогда не наказывали, что бы он ни натворил. Хотя, честно признаться, проказничал в основном я, но сваливал все на брата, за что отец частенько лупцевал меня ремнем по заднему месту. И правильно, между прочим, делал. Это я уже потом понял, когда Дани не стало. Он мечтал увидеть свои стихи напечатанными, если не в книге, то хотя бы в журнале или в газете. А когда такой дикий отлуп получил, сломался. Трудился Даня сторожем на стройке, рабочий режим ему нравился: сутки отдежурил – трое дома. В свободное время поэзией занимался, книжки умные читал. Курить брат начал сразу после окончания школы, где-то вычитал, что все знаменитые поэты с табаком дружбу водили. А уж про вино и говорить нечего, Даня стихи Есенина про кабацкий дым мог часами вслух читать. Раньше брат на дежурстве и капли в рот не брал, а после московского послания правилу своему изменил. Вот и начали к нему на огонек алкаши захаживать, он им свои стихи читал, а они из чувства благодарности за самогонкой бегали. В ночь на девятое мая Даня хорошо отметил победу в войне с фашистами, проводил гостей и прилег на постель с сигаретой во рту. Матрас был набит ватой, которая хоть и горела плохо, зато дымилась хорошо. К началу рабочего дня, когда строители на стройку явились, Даня превратился в черную головешку, а от кровати только железная сетка осталась.
Рома умолк. За столом установилась унылая тишина. Когда на улице неожиданно раздался автомобильный гудок, Дима встрепенулся, обведя вопрошающим взглядом ребят, с иронией произнес:
– Называется «начали за здравие, а кончили за упокой».
– Ты же первый и начал, – откликнулся Рома.
– Слушайте, мужики, вы Аню Пермякову знаете? – как бы невзначай поинтересовался Ворсин. – Начальство на меня дело по ограблению могильников повесило, а она по нему в качестве свидетеля проходит.
– Смотря что тебя интересует, – лукаво улыбнулся Дима. – Она девушка с характером, интеллектуалку из себя строит, но если ты подозреваешь, что Аня бомбит могильники, то зря.
– Да нет, – смутился Сергей. – Она же первой забила тревогу. Я не о том.
– Не темни, дружище, – откликнулся Дима. – Если надумал клинья под нее подбить, ничего у тебя не выйдет. Она больше года встречается с каким-то хирургом из Симферополя, по выходным к нему катается. Какой-никакой шанс у тебя есть, ее подружки, с которыми она в одной комнате живет, рассказывали, что между ними вроде бы черная кошка пробежала. Аня рыдала всю ночь.
– Да мне без разницы, с кем она встречается, – с излишней горячностью выпалил Ворсин, раздосадованный тем, что ему не удалось скрыть личный интерес. – Я о деле пекусь.
