– Извините, – смутился Сергей Антонович, жалея, что ввязался в этот странный разговор.
Он с удвоенным усердием набросился на шашлык, чтобы поскорее покончить с едой. «Шерлок Холмс доморощенный, – с возрастающим раздражением думал он, угрюмо пережевывая мясо, которое не вызывало у него удовольствия. – Распустил хвост, как павлин. Антонина раньше тоже была стройной и легкой, как одуванчик. Эдакая неугомонная и своенравная коза-дереза, способная вскружить голову любому. А что в итоге? «И вот смотрю я пред собой и думаю, куда все делось?». Кто это написал? Кажется, Есенин, неважно. Чего жалеть и плакаться? Было бы замечательно, если бы изобрели способ вернуться в прошлое и его переиначить. Но ведь такого никогда не будет. И какого рожна возвращаться? Чтобы испытать жгучую боль? Садомазохизм в чистом виде.
Громкая музыка и жующая толпа мешали сосредоточиться. Пожелав Анне приятного аппетита, Ворсин поднялся из-за стола и направился к обзорной площадке. Он надеялся, что, уединившись, сможет разгадать ускользнувшую от него по пути на Ай-Петри тайну. Занятый своими мыслями, он не сразу обратил внимание на стоящую у края пропасти молодую пару. Девушка лет семнадцати, одетая в канареечную ветровку, сердито уговаривала своего спутника отойти от обрыва, а тот, улыбаясь, называл ее трусихой и звал к себе.
– Это совсем не страшно, Анюта, – убеждал парень.
Ветер нежно ворошил его русые волосы. Солнце било Ворсину прямо в глаза, силуэт молодого человека на фоне яркого лазурного неба казался почти черным.
– Тарас, если ты немедленно не перестанешь дурачиться, я уйду! – топнула ногой Анюта. На ее лице отразилась целая гамма чувств: страх, обида, смятение.
Сергей Антонович где-то читал о племени североамериканских индейцев, которые спокойно работали на строительстве небоскребов и абсолютно не боялись головокружительной высоты. Вероятно, это чувство закладывается в каждого человека на генетическом уровне, как и клаустрофобия. Отец Ворсина тоже не любил выходить на балкон, сердился, когда жена демонстративно усаживалась на перила, чтобы подразнить супруга. Мать Ворсина отличалась веселым нравом и отчаянной храбростью. Летние отпуска она, как правило, проводила в горах, покорила все семитысячники Советского Союза. Варвара Васильевна обожала песню Владимира Высоцкого «Альпинистка моя» и мастерски исполняла ее на гитаре. Маленький Сережа знал, что его мать нравилась другим альпинистам. Во всяком случае, на всех фотографиях, которые она привозила домой, были изображены крепко обнимавшие ее бородатые мужчины, обвешанные специфическим снаряжением.
Все ее экспедиции заканчивались одинаково. Варвара возвращалась слегка постаревшей, в уголках глаз проступали острокрылые лучики светлых морщинок, а кожа лица напоминала подсушенный пергамент: сказывались высокогорное солнце, ураганные ветра и холодрыга. Приняв ванну, она начинала усердно приводить себя в порядок, чтобы обновить, по ее выражению, «подпорченную морду». У нее на столике теснились всяческие кремы и мази, с помощью которых она умудрялась за несколько дней возвратить прежнюю красоту и привлекательность. Повзрослев, Сергей понял, что его отец, Антон Семенович, отчаянно ревновал жену, но виду не подавал, молча страдал, когда она уходила в горы. Вероятно, предчувствовал беду, потому что втайне от жены крестил ее, когда она с тяжеленным рюкзаком за плечами выходила из квартиры. Однажды Сергей спросил, зачем он это делает. Отец, смутившись, ответил: «Хочу, чтобы мама вернулась домой невредимой. В старину так всегда делали, провожая кого-нибудь в дорогу». Древний обычай не помог: Варвара погибла на Памире при восхождении на пик Ленина в составе женской сборной. Из двенадцати альпинисток в живых осталась только одна, да и та отморозила ноги, которые впоследствии ампутировали.
