Вообще Мэй
любила порядок во всем, но когда сроки поджимали, уходила в работу с головой и
могла поступиться чистотой в квартире, но так как бардак она жутко не любила,
то просто застыдилась впускать в неприбранное жилье Рена, и неважно, есть, по
мнению Мэюми, у них будущее, осудит он её или нет. Просто Мэй знала, что ей
будет некомфортно в собственном жилье с «гостем», и никакие самовнушения не
помогли. Как Мэй ни пыталась, но через себя переступить не смогла, потому уже у
самой двери выдумала нелепую отмазку о том, что она, конечно, благодарна за
помощь, о которой не просила, но на чаёк не приглашает. Рен так удивился, что
от растерянности упустил момент, когда Мэй просочилась за дверь и захлопнула ее
перед самым его носом.
И вот
прошли почти сутки, продрогшая и уставшая Мэй, так и не легла в постель, пока на
одном своем ослином упрямстве не навела порядок. Выпив чай с лимоном (на
которые возлагались большие надежды) и сжевав бутерброд из подсохшего хлеба и
плавленого сыра, который и есть-то не хотелось, но желудок уже к позвоночнику
прилипал, Мэйуми забралась под теплое одеяло
и мгновенно уснула.
Просыпалась
Мэй несколько раз оттого, что её колотило под одеялом, но сонные мозги
предположили, что это вероятно потому, что она просто забыла закрыть дверь во
внутренний дворик и нужно просто закутаться потеплее. Нашарив рукой на полу
покрывало, Мэй накрылась им поверх одеяла и, свернувшись в компактный клубок,
уснула.
И вот,
проснувшись и ощутив, что губы покрылись сухой пленкой, так как она всю ночь
дышала ртом, а нос заложен, Мэй поняла, что все просто ужасно. Все тело ныло от
слабости и озноба, вставать даже в туалет не хотелось, не то что идти в магазин
за продуктами и лекарствами. В доме было хоть шаром покати, в хлебнице остался
кусочек окончательно задеревеневшего хлеба, а в холодильнике, помимо подкисшего
молока и коробки плавленого сыра (который Мэй уже почти выскребла), был разве
что жуткий обглодыш сладкого перца. А хотелось чайку с имбирем и медом… и с
шиповником, и булочку какую-нибудь вкусненькую… Хотя булочку было лень жевать,
но вот от чая Мэй бы точно не отказалась.
Полежав
еще с полчаса в нагретой норке, трясущаяся Мэй таки выбралась из постели и,
умывшись, заварила себе чай, но без меда и имбиря тот был не очень, как и
настроение вместе с самочувствием. В хлебнице (где засох уже не один батон,
которые Мэй покупала, но не успевала съедать) нашелся открытый гематоген. Съев
нехитрый завтрак, она вернулась в постель и мгновенно уснула.
Снова
проснулась Мэй под вечер. Состояние было ужасным, сил едва хватило на то, чтобы
сходить в туалет и взяв телефон, греть в его в руках под одеялом и бороться с
желанием позвонить Рену, которого незаслуженно обидела, но гордость была
сильнее болезни, потому она откладывала телефон и тихонько ревела. Вообще на
слезы у Мэй табу, но сейчас ослабленный болезнью организм, подтачиваемый
усилившимся чувством одиночества не хотел обслуживать характера причуды. Снова
захотелось домой, пусть даже в то свое предыдущее, не столь совершенное тело
как нынешнее (хотя Мэйуми и в прошлом была недурна собой, скорее, слишком
строга к своим недостаткам), что хоть волком вой, и она тихонько подвывала в
подушку, ненавидя себя еще и за эту никчемную слабость, ведь толку от этих слез
не будет никакого, ной не ной, а ситуацию это не исправит.
