Очир расстегнул нагрудный карман и достал еще одну радужную купюру:
– Вот, передай бакше подношение. Очень меня амулет выручил. А вот как потерял – сразу и ранили. Скажи, приеду за новым мирде.
– Я мигом! – пообещал Чагдар.
– Коня не запали! – предупредил Баатр.
– Никак нет! – Чагдар приложил руку к шапке, развернулся по-строевому и вышел.
– Проворный парень растет, – похвалил Баатр, когда дверь за Чагдаром закрылась, – и умный. Учительница говорит, ему дальше учиться надо.
– Уцелею – выучим его! – посулил Очир.
– А куда же тебя теперь пошлют? – с дрожью в голосе спросила Альма.
– За порядком следить. Пехота наша, дядя, совсем распустилась. Там ведь кто? Крестьяне да мещане. Мы, казаки, на последние деньги амуницию себе покупали, землю за коня закладывали. А им все даром досталось. Так ведь пока до фронта ехали, распродали с себя сапоги и шинели и в последнем рванье воевать прибыли. А потом руки-ноги себе отморозили и в лазарет! А пальцы если доктор отрежет – всё, домой! А как прошли морозы, новую уловку придумали – дурной болезнью от плохих женщин заражаться.
– Ты, что же, будешь их от плохих женщин отгонять теперь? – ужаснулась Альма.
– Это нет. Но вот когда они винтовки бросают и драпают из окопов, тут уж я нагайкой-то поработаю. Секут их теперь за потерю оружия. А иначе все бы уже поразбежались…
– Плохая это карма – своих сечь, – покачал головой Баатр.
– Я не выбирал, – пожал плечами Очир, – германская пуля все решила. Или судьба.
В мазанке повисло молчание.
– Вода бурлит, – подала голос Альма, заглянув в печку. – Твой чай как делается?
Очир оживился, достал из торбы красивую жестяную коробку.
– Кипятить не надо. Просто в котел щепотку бросить и подождать.
Из той же торбы вынул завернутую в газету головку сахара, обернул утиральником, взял с подоконника скалку и несколько раз стукнул по укутанной глыбе. Получилось с десяток больших комков и множество маленьких осколочков. Крупные куски завернул обратно в газету и передал сверток Альме, а утиральник с сахарными осколками разложил на столе.
Альма налила в чашки чай и подала мужчинам. Чай был темный, золотисто-коричневый и очень ароматный.
– А теперь надо взять за щеку кусочек сахара и пить чай, а сахар не глотать, – объяснил Очир, закладывая в рот сверкающий осколок.
Баатр последовал совету Очира – поперхнулся, закашлялся, расплескал чай. Альма бросилась стучать мужа по спине. Баатр выплюнул кусочек сахара на ладонь, сжал в кулаке, вытер тыльной стороной рот.
– Не умею я так чай пить, – признался он. – Да и сахара не ел давно. Я по отдельности. Сначала сахар, а потом чай.
Помолчали. Баатр был и горд за своего первенца, и отчего-то страшился его: он ощущал в Очире свою кровь, но на войне сына будто подменили, будто, сращивая ему сломанную кость, вставили в него что-то чужеродное.
– Что на хуторе нового? – нарушил молчание Очир.
– Жесточает сердцем народ, – вздохнул Баатр. – То про выпасы спорят, то про наделы. Ты подумай, частоколы на меже стали вбивать! Меня тут в мировые судьи выбрали. Шульбинов тоже хотел в мировые, но водки не достал. А на трезвую голову народ за него не проголосовал. Теперь ходит злой.
– Значит, вы теперь жалование получаете, дядя?
– Должен бы. Да только в хуторской казне денег не осталось. Война все съела…
В три глотка выпив остывший чай, Баатр поднялся из-за стола.
– За водкой поеду к Курту, – объявил он. – К вечеру соседи придут. Война не война, а угощение выставить нужно. А ты тогда барана зарежь, на свой выбор…
