К хутору, который до начала войны носил название Дейч, а в последний год был переименован в Новонемецкий, Баатр добрался, когда часы на хуторской кирхе отбивали три. Всегда чопорно-тихий хутор напоминал теперь разворошенный муравейник. На фоне слившихся со снегом беленых домов резко выделялись черные фигуры жандармов на гнедых лошадях. Вдоль прямой, как стрела, улицы у каждого дома стояли запряженные сани. От саней до дома и обратно сновали женщины, выносили аккуратно завязанные узлы с одеждой; пышные синие юбки, торчавшие из-под коротких полушубков, заметали нерасчищенный снег. Мужчины, все в черном, в хромовых сапогах с галошами, тащили к возам сундуки с домашним скарбом, осторожно ступая по скользкой, натоптанной бесконечным хождением дорожке. Сгрудившиеся в кучки дети, укутанные в большие клетчатые шали, смирно стояли у телег в ожидании команды.
Дом Курта был от кирхи самым первым. Через распахнутые ворота виднелся навес для сеялки и молотилки, сеновал и большой яблоневый сад, растопыривший во все стороны голые ветки. Дверь в коровник была открыта, оттуда неслось протяжное горестное мычание.
Конный жандарм, маячивший посреди двора между сеновалом и скотником, покрикивал:
– Живее! Хватит уже таскать! Лошади не потянут! Накопили добра, немчура проклятая!
Выселяют, понял Баатр. Он уже хотел развернуть коня и уехать от беды подальше, как его заметил жандарм.
– Эй, ты чего здесь крутишься? А ну-ка подъехай ко мне! Кто такой? Откуда будешь?
– Чолункин Баатр с Васильевского, – представился Баатр. – Мировой судья.
Жандарм расхохотался.
– Мировой, говоришь? Тут твои услуги не надобны. Немцам сам государь император судья. Говори честно, зачем приперся?
– Водки хотел купить, – простосердечно признался Баатр.
– Водки? – удивился жандарм. – Что, у него водка есть? – ткнул рукояткой нагайки появившегося в дверях Курта. – Да ты мало того что шпион, ты еще и спекулянт! – обрушился жандарм на оторопевшего при виде Баатра немца.
– Я не есть шпион! Я не есть спекулянт! Я фсял его землю в аренту по справетливой цене! – стал отпираться Курт.
– А, вон оно что! – понял ситуацию жандарм. – Ну что ж, калмык, радуйся! Земля теперь тебе обратно отойдет. А водка – мне. Замерз я тут как собака! Эй, Ганс, или как там тебя, тащи сюда водку! А то сундуки-то твои поскидаю с саней!
Курт торопливо скрылся в доме.
– Слышь, калмык, может, ты и за водкой приехал, только я тебя упредить должон: дом грабить не смей! Это теперь казенное имущество. Сюда беженцев заселют. Если чего стянешь – на Урал вслед за ними загремишь, понял?
– Я? – растерялся Баатр. – Я чужого добра отродясь не брал! Мне хуторской табун сколько лет доверяли!
– Ну гляди!
Из коровника опять раздалось протяжное мычание.
– Ваше высокоблагородь, а животину куда ж? С собой, что ли, заберут?
– С собой не положено. Он должон был скотину загодя продать.
Курт вернулся, неся в руках четыре бутылки белоголовки.
– Это фсё! – решительно заявил он.
– Пойдет! – Жандарм запнул бутылки и принялся распихивать их по карманам. – Давай уже закругляйся с погрузкой. До ночи надо на станции быть. Все воскресенье на вас, чертей, угробили, даже лба не перекрестили, прости Господи! – Жандарм обратился к колокольне и осенил себя крестным знамением. – Слышь, Ганс, тут калмык интересуется, чего корову-то не продал?
Курт злобно уставился на Баатра.
– Купить хочешь?
