– Нужно засвидетельствовать ликвидацию для отчета, а то монголы такие сказочники – выдумают что угодно и тут же сами поверят, – объяснил Кануков.
А еще важно отсечь Джа-ламе голову. Местные – слабые рубаки, совсем забыли мастерство великих предков. Если не вынесут они из дворца голову Джа-ламы, монголы не поверят в его смерть: считается, что пуля Джа-ламу не берет.
Шашку внести не получится, охрана Джа-ламы их всех прощупает, но известно, что приемная сплошь завешана холодным оружием, которое этот изверг регулярно пускает в дело.
За годы Гражданской войны Чагдар шашкой намахался. Рубил офицерье из Добровольческой армии, белых казаков-деникинцев, а потом на Кавказе – горцев-тавлинов[18]. Но всегда только в бою, безоружных не убивал, в казнях никогда не участвовал. А вот теперь настал его черед. И рука не должна дрогнуть. Если не удастся в Джа-ламу выстрелить, вся надежда только на шашку.
Сон совсем слетел, живот закрутило. Чагдар сел, натянул доху и, осторожно обойдя спящих, открыл дверь юрты. Ветер стих, в безоблачном черном небе яркими желтыми светляками мигали тумены звезд – казалось, протяни руку и наберешь пригоршню. Это было завораживающе красиво, и Чагдару захотелось взлететь и раствориться среди этой красоты, поверить в сказки, уйти туда, в светлую страну, где нет злодеев, нет ненависти и никому не надо рубить голову.
Но то была лишь секундная слабость. Рай придется строить на этой суровой, жесткой, пропитанной кровью и пóтом земле. И только советская власть может обеспечить построение коммунистического рая; и если ради этого нужно убить всех злодеев, их придется убить – таких, как Джа-лама, уже не перевоспитаешь. А если надо будет пожертвовать жизнью – Чагдар готов. Пусть не успел он дать потомство, дети Очира будут им гордиться. Если Очир выжил. А не выжил – отец велит Дордже уйти из монахов и жениться.
Рядом появилась собака, тявкнула и села в отдалении. Потом подтянулась и вторая. Собаки вернули мысли с жертвенных высот на грубую землю. Прихватив с собой нагайку, Чагдар зашагал подальше от юрт. К ночи все покрылось инеем, черный щебень под ногами побелел, и казалось, Чагдар шел по хрустящему мелу. Отогнав псов, он оправился и почти бегом поспешил назад – мороз кусал нешуточно, хотелось быстрее в тепло.
Вдруг нога Чагдара за что-то зацепилась: из земли торчал конец обломанного бревна. Чагдар потянул обломок на себя – бревно поддалось не сразу, пришлось пораскачивать туда-сюда, прежде чем удалось выдернуть его из песчаного наноса. Это была удачная находка: утром вскипятят чай, не надо будет возиться с кизяками. Чагдар занес бревно в юрту, положил у очага сушить, свернулся рядом калачиком и наконец заснул.
Проснулся он от дикого, нечеловеческого крика. Спросонья выхватил из кобуры револьвер, решив, что на отряд напали бандиты, и вскочил, ударившись головой о низкий потолок юрты. В полумраке увидел монгольского солдата-цэрика. Трясущейся рукой тот указывал на бревно и орал благим матом.
– Кость смертоносного дракона! Кость смертоносного дракона!
Дугэр-бейсе и Нанзад-батор подскочили к очагу, взглянули на бревно, побросали пистолеты, кинулись на колени, сложили ладони и принялись шептать молитвы, время от времени простираясь в поклонах. Несмотря на утреннюю стылость, по их лицам тек пот. Чагдар непонимающе взглянул на Канукова, тот пожал плечами. Спрашивать они не решались.
