Улица милосердия - страница 6

Когда Клаудию отправляли в магазин за хлебом или молоком, кассирша брала карточки за уголки, словно они были чем-то испачканы.

Мать Клаудии растила бедных детей и сама становилась от этого только беднее, но тем не менее она не отказалась от них: ни от своей, ни от чужих – даже когда у нее совсем кончилось терпение. Она не получала от них никакого ощутимого удовольствия и все равно продолжала брать новых. В какой-то момент Клаудия начала воспринимать это как болезнь, а мать как обсессивно-компульсивную собирательницу детей. Лишь спустя годы она поняла то, что теперь кажется ей очевидным: Деб растила чужих детей, потому что для нее это был один из немногих способов заработать. В мире было полно брошенных людей – больных стариков и ущербных молодых, – а ей платили за уход за ними. И тот факт, что это была одна из самых низкооплачиваемых работ, многое говорит о мире.

Хотя «растила» не совсем верное слово. Приемышам давали пищу и крышу над головой, в остальном им была предоставлена возможность растить себя самим. Дважды в неделю их мыли. Если воды не было – у тети Дарлин. Их нормально кормили и никогда не били, а это уже лучше того, с чего начинают жизнь многие другие. Деб часто говорила, что относится к ним как к своим, и Клаудия могла подтвердить, что так оно и было.

Мать Клаудии звала их «приемыши». Никто никогда даже не заикался о том, что они были ее братьями и сестрами. Приемыши относились к отдельной категории. В то время это не казалось ей жестоким.

ПОСЛЕ ЗВОНКА ТАРЫ ВСЕ ЛИНИИ ЗАТИХЛИ. По средам количество звонков иногда резко падало до нуля по необъяснимым причинам: двадцать минут полного затишья, а в следующую секунду в очереди уже полдюжины звонящих. По вторникам и пятницам звонков меньше, по четвергам – больше. По понедельникам телефоны звонят почти беспрерывно – последствия выходных, метафорические осколки которых разбросаны повсюду как конфетти после парада. Женщины звонят из такси, с продуваемых ветром улиц, со станций метро, из «Данкин Донатс». Задержки, порвавшиеся презервативы, подозрительные высыпания – некоторые звонят с работы, периодически прерывая свой рассказ, чтобы обслужить посетителя. Картофель фри не желаете?

– М-да, удручающе. – Наоми стянула с головы наушники и достала из сумки жестянку с мятными леденцами. В своей обычной жизни она была антропологом в Гарварде. Каждое лето она по полтора месяца проводила исследования в какой-нибудь развивающейся стране, где, судя по всему, и покупала всю свою одежду. В то утро на ней было мешковатое платье из какой-то грубой ткани, вроде тех, что в Средневековье носили в знак покаяния, и ожерелье, подозрительно напоминающее куриную кость на кожаном шнурке.

– У бедолаги через месяц свадьба, и она жутко боится, что месячные придутся на медовый месяц и это взбесит ее жениха.

– Она так и сказала?

– Слово в слово. Моего жениха это взбесит. – Наоми состроила гримасу а-ля Мунк, раскрыв рот в притворном крике. – А я думаю: деточка, уверена, что хочешь за него замуж? А то так каждый месяц будешь бояться, как бы он не взбесился.

– Долгая будет жизнь, – сказала Клаудия.

Наоми встала, потянулась и подошла к окну.

– Снег пошел, – сообщила она.

– Опять?

Да как такое вообще возможно? На другом берегу реки в Сомервилле ее «Субару», экипированный лопатой, одеялами и пакетиком кошачьего наполнителя для улучшения сцепления, все еще был похоронен в сугробе, который на него нагреб снегоочиститель. На откапывание ушел бы добрый час, и оно едва ли того стоило.