Улица убитых - страница 4

И хотя это обстоятельство печалило его (и горе его было велико, в этом Виктора никто бы не сумел упрекнуть), требование священника казалось ему чересчур жестоким. Стоя на краю могилы, бросая на крышку пустого гроба последнюю горсть земли, он чувствовал себя идиотом на отчетном празднике всех идиотов. Священник дочитал молитву, которую толком некому было послушать. Несколько присутствующих, среди которых были лишь соседи Виктора, побрели домой. Побрел и он.

Ее похоронили погожим весенним днем спустя три дня после вести о крушении дирижабля. Виктор был раздавлен, но все же взвалил на себя хлопоты по организации поминок. Никаких изысков: омлет, бекон, домашний сыр, да немного вина. А после всего, он исправно навещал кенотаф на вершине холма. Полол траву и протирал могильный камень, отлично понимая, что смысла в этом нет, но так положено. Он выдирал сорняковые растения одно за другим, утирая рукой выступившую испарину. Относил за покосившуюся ограду, затем сжигал, задавая из раза в раз один и тот же вопрос: «Зачем я ее отпустил?». Ответ он знал всегда – она бы не стала спрашивать его разрешения. Но, задавая себе этот вопрос, он чувствовал, будто мог изогнуть линию судьбы и все изменить, если бы ему представилась такая возможность. От этого на душе становилось немного легче.

Спустя почти сорок лет он стал относиться к кенотафу как к памятнику, установленному в ее честь. Как только эта мысль укоренилась в душе Виктора, ухаживать за пустой могилой он стал в два раза тщательнее. К тому же он давно был на пенсии, а сидеть без дела было не в его характере. Дом, в котором он прожил всю жизнь, также был в идеальном порядке. Доски, выкрашенные в белый цвет, исправно лакировались. Занавески стирались раз в три недели. Никакой пыли на полках или кухонных шкафах (даже сверху) – она ее не терпела.

За время, прошедшее с момента ее гибели, многое вокруг изменилось. В десяти километрах от дома Виктора построили деревоперерабатывающую компанию, и лес вокруг заметно поредел. Поначалу рабочие жили вместе, в бараках. Но по прошествии двух лет стали обзаводиться собственными домами, перевозить семьи. Собрания землевладельцев, проходившие в атмосфере церковной проводи, благодаря новым поселенцам стали живее. Во время обсуждения проекта водопровода или установки опор для линий электропередачи стал слышаться детский смех. И хотя старожилы делали грозные лица и неодобрительно косились на разбаловавшихся детей, Виктор смотрел на грядущие перемены с улыбкой.

Пенсия, размер которой был велик даже для единственного бухгалтера в радиусе пятидесяти километров, позволяла Виктору выбираться в город и обналичивать чеки, раз в два или три месяца. В этот день он гладко выбривал лицо, надевал идеально выглаженный костюм (покоящийся все остальное время в полупустом платяном шкафу) и повязывал старомодный синий галстук – ее подарок. Он спускался по гравиевой дорожке к шоссе, расположенному южнее его дома, садился в красный автобус с хромированной решеткой радиатора и пускался в путь.

Обычно дорога занимала чуть меньше часа, если водитель не заезжал на заправку или на подъезде к городу не сталкивались какие-нибудь бедолаги. В банк он попадал к одиннадцати, а его очередь подходила аккурат за пятнадцать минут до обеденного перерыва. Этого времени хватало для того, чтобы обналичить один чек, а второй (или даже второй и третий) положить на счет. Что делать с накоплениями, Виктор не знал. Он носил одежду аккуратно, новая нужна была крайне редко. Инструменты находились в идеальном состоянии. Разбитый за домом огород позволял обеспечивать себя овощами круглый год и иногда выменивать их на молоко, яйца и мясо. Поэтому чаще всего он покупал вещи для нее.