–Так же, как и я, – хихикнула она, – Уложишь ребенка?
–Отличное лекарство, – снова вздохнул он, но отправился в детскую.
Эскива побежала в спальню, ей предстояло сделать прическу, и это было не то чтобы легко. Она подняла волосы наверх гребнями, которые Томас подарил ей в самом начале из знакомства, выпустила на виске волнистую прядь, которая всегда рано или поздно выпадет сама, провела пальцем по нижней губе. Что ни говори, а вопроса что Томас Мур нашел в этой девушке, не возникало никогда и ни у кого.
Она взяла в руки туфли и вышла из спальни.
У дверей детской Эскива остановилась и прислушалась. Томас пел, но она никогда не слышала прежде такой песни. И он пел не своим голосом. Это не был тот насмешливый надтреснутый тембр, которым он исполнял свои партии с эстрады и за который его так любили. Это был его настоящий голос – глубокий, мягкий, очень камерный. Надо думать, поскольку он пел колыбельную.
Вот только слова у этой песни были странными.
–В далеком краю, где царствует брат мой, фрегаты летают и люди крылаты, – медленно и очень четко выводил Томас на тягучий старинный мотив,
Она прислонилась к косяку дверей снаружи. Песня с завораживающими зловещими словами исполнялась так мягко, с такими нежными вкрадчивыми интонациями, и вместе с тем Томас так ясно проговаривал каждое слово, словно оно отдавалось эхом под сводами пыточной. Это околдовывало. Сочетание безжалостного текста и ласкового исполнения с самыми сладкими интонациями, на какие Томас был способен, а способен Томас был на многое, делало канцону мистически жуткой, и будь девочка постарше, она никогда не уснула бы под эту жестокую песню.
Эскива вспомнила слова своего брата: если он так артикулирует, можно представить, как он делает минет. От артикуляции Томаса у нее самой дрожь проходила по коже и тело предательски тяжелело. Она подумала, что если бы мотив был быстрее, он мог бы не успевать проговаривать каждый звук так отчетливо, а вслед за этой мыслью она вдруг неожиданно услышала жесткий внутренний ритм в казалось бы бескаркасной льющейся мелодии. Эта не была канцона.
Это был строевой марш. И Томас успел бы выговорить все звуки, даже если бы пел вдвое и втрое быстрее. От такого понимания у нее по спине прошел мороз. Она представила это и возблагодарила бога, что малышка не понимает слов, а слышит только мелодию. В интонации ошибиться было невозможно, Томас пел о любви. Но слова этой песни были жуткими.
–Ты покинул меня однажды и назад никогда не жди, этот выбор делает каждый, ты навеки теперь один…
Когда Томас перешел к бесконечному рефрену «ты теперь один», повторяя его на все мелодические лады во всех тональностях, которыми располагал в камерном диапазоне, Эскива осмелилась прервать гипнотическое воздействие музыки и тихо приоткрыла дверь. Том повернул голову и одними глазами улыбнулся, потому что рот был занят бесконечным «ты теперь один».
–Она спит? – одним ртом спросила Эскива.
Томас кивнул, встал, одернул фрак и наклонился к кроватке, уверяясь, что колыбельная подействовала. Светловолосая, как русалка, девочка обещала стать точной копией отца. Эскиве это очень нравилось.
–Одно лицо, слава богу, – привычно улыбнулась она.
–Ничего, мальчик будет похож на тебя, – Томас уткнулся ей в шею.
–Но Том, я не хочу мальчика! – засмеялась она.
–Шкив, мальчика хочу я, – Том шутливо погрозил ей пальцем.
