Иногда Свен пытался представить, как именно Джи это делает, сначала пишет слова, а потом рисует на свободном поле, или наоборот, сперва изображает фон, а потом вписывает слова на места, оставшиеся свободными. Или и так, и так. Или Джи покрывает рисунками десяток открыток, а потом выбирает какую-то, чтобы написать на ней свое послание. Или из пачки чистых открыток, которые всегда носит с собой в рюкзаке, Джи достает одну и сразу пишет и рисует на ней. На предыдущей открытке была нарисована вьющаяся роза в щербатом горшке на приступке и написано «Я думаю о тебе сейчас. И всегда». У Джи мелкий беглый почерк, но слова чужого языка выведены старательно и четко. Пока чужого языка.
Свен смотрел сверху на крыши Магдебурга, окутанные серым неровным туманом, мокрые от дождевой пыли, и пытался представить Джи. Как Джи сидит на парапете набережной, подогнув под себя ногу в желтом ботинке, и рисует в блокноте какую-то ерунду вроде чайки на воде. Как греет руки в рукавах, как поправляет безумный фиолетовый шарф, щегольски обмотанный вокруг шеи, как сдвигает светлую шляпу на правую бровь, взявшись ладонью в вязаной митенке за тулью сзади. Свен закрыл глаза и внутренним взором увидел Джи, словно на негативе, на террасе над Босфором, в короткой куртке и шарфе, концы которого откинуты ветром на спину. Свен улыбнулся.
Он поднял крышечку с чашки и запах кофе расправил крылья и устремился осваивать комнату. Херинг отхлебнул кофе и взял тонкий кусочек какой-то гадкой восточной сладости, которую они с Джи покупали на базаре. Джи не любит сладкое, Джи любит горький обжигающий кофе с кардамоном и поэтому рот у Джи горячий и бархатный. Наваждение какое-то. А еще Джи нравится его, Свена, язык, Джи с ума сходит от звука немецкой речи, от твердого приступа и мягкого горлового «р», и от «х» с глуховатым придыханием. И вот теперь Джи учит немецкий, чтобы писать ему открытки из Стамбула.
Иногда открыток нет целую неделю, и Свен сходит с ума от мысли, что Джи прекратит ему писать. А иногда они приходят через день, а порой и по две штуки, если почта задерживает какую-то на день-другой между Магдебургом и Стамбулом. Свен Херинг проверяет почту каждый день, он не может подняться в квартиру, если не проверил почтовый ящик. Если в свой выходной Свен не выходит из дома, он спускается к почтовому ящику по крайней мере дважды.
У него уже есть изображения Голубой мечети, каких-то дворцов, дверей, окон, улиц, площадей, переулков с маленькими дверями и котов, сидящих на ступенях, россыпей пряностей в мешках, ярких ламп из битого стекла, украшений в виде ультрамариново-синих глаз, тканей с узорами и полосками, чаек на воде и яхт под цветными парусами, мостов над волнами, чайных чашек с тонким голубым узором, воздушных шаров и фонариков со свечами. Это выглядит так, словно Джи решает задачу, как прислать Стамбул Свену частями. А Свен собирает из деталей собственный Стамбул. А если перевернуть все открытки, то получится игра «собери Джи», потому что на каждой открытке кусочек Джи, слова, которыми Джи живет, рисунки, которыми развлекается, иногда нет слов, а есть только картинка, а иногда открытка покрыта мелкими строчками без единого изображения. И все это Джи.
Свен поставил пустую чашку и снова поднес открытку к лицу. Сил недостало, чтобы заткнуть ее за раму снова и вернуться к работе, Свен Херинг поставил открытку на стол перед собой, подпер голову руками. Ему остро не хватало Джи, не хватало раскаленного Стамбула, разговоров по ночам, когда говорил только он, горячего рта и холодных пальцев.
