– Н-нет, – растерянно и тихо отвечает он и оживляется: – Хотя знаете, она была такой подавленной в последнее время, – осекается на этих словах и судорожно вздыхает; прячет лицо в ладони. – Не знаю… – приглушенно стонет голос из-под сомкнутых рук.
– Может, чувствовала, – смягчается докторша скорой. – Знаете, такое бывает. В любом случае нам придется забрать её для выяснения причин смерти.
…В голове звенит оглушительная тишина. Пока мы ждали скорую, время тянулось как застывший мед. Казалось, стрелки часов увязли в липкой массе, и вместо привычного тик-так звучало: тииик – гулкая тишина – крики за окном – шорохи – стук в моей голове, пауза, во время которой можно спеть песню, если бы только хотелось петь – тааак – бесконечное ожидание – лай собак где-то во дворе – тииик…
Я слышала, что Дима рядом, где-то в этой комнате. Иногда его надрывные вдохи и выдохи были совсем близко, иногда – дальше, порой – совсем затихали…
Дима ходил кругами, периодически останавливаясь рядом с Улей. Её тело одновременно притягивало и отталкивало его. Он узнавал свою жену и не узнавал. Ждал врачей, только чтобы не оставаться с Улей одному. Но и оставить её одну в комнате не решался. Еще круг – от края дивана до стены и шкафа, потом к окну и снова к дивану. Еще круг. Иногда на его пути попадались игрушки Матюши с Андрюшей, и Дима пинал их к стене, стараясь не думать о том, что вечером ему нужно забрать детей из садика.
…Мысли мечутся в полном беспорядке. Я в коме. Или парализована. Или у меня клиническая смерть. Как я могу быть мертва, если всё слышу, думаю, чувствую? Хотя нет, тела я как раз не чувствую. Сотая попытка пошевелить пальцами или повернуться – бесполезно, как толкать гору. Вот Дима подходит ближе – представляю, как делаю вдох. Обычно перед работой Дима пахнет смесью горьковатых духов и сигарет, а если обнять его и прижаться носом к вороту рубашки – слегка порошком и шампунем. Сейчас – ничего.
Без паники. Да, ничего не чувствую. Но шок, испуг, непонимание – это ведь тоже чувства? Просто душевные. Значит, у меня осталась одна душа? Или это мое угасающее сознание? Ничего, приедут врачи, они меня вытащат. Потом буду всем рассказывать, какой кошмар мне пришлось пережить. Даже напишу статью и посты в соцсетях…
Но врачи приехали, и кошмар продолжается. После осмотра и короткого разговора Дима с докторшей вышли из комнаты на кухню. «Наверное, оформлять бумаги», – автоматически пронеслось у меня в голове. Тонкая гипсокартонная перегородка задерживает тихие звуки и шуршание. Я давно хотела покрасить эту стенку со стороны коридора, но никак не доходили руки, и перегородка оставалась белой, в рифленых обоях под покраску. Почему я её не покрасила?
«Нам придется забрать её», – из памяти выскакивают слова докторши и сносят белую перегородку. Напрягаюсь, насколько это возможно в моем положении. Будут вскрывать. Пустота, которую я чувствую, увеличивается и заполняет всю комнату. Представляю себя на вершине горы с надо-головами. Я еще не голова – пока – но я буду «украшением» горы. Представляю себя телом. Восковое лицо, посиневшие губы, щеки, обвисшие вниз без напряжения мышц. Слово «вскрывать» будит старого слизня, который тут же бодро ползёт куда-то по моей гортани. Или это только память об ощущениях? Людей не вскрывают в обычной жизни. Только в кошмарных снах, которые хочется поскорее забыть. Это сон?!
