Умение не дышать - страница 17

Когда я мчусь по дорожке, отец открывает дверь. Цепляюсь ногами за разросшиеся сорняки, едва не падаю. У меня красное лицо, я тяжело дышу.

– Где ты была? – рявкает отец.

– В школе, – отвечаю я и протискиваюсь мимо него внутрь дома.

– Не ври мне.

Пробую пройти дальше, но отец оттаскивает меня назад. Лицо у него перекошено. Вокруг глаз залегли новые морщины.

– Уроки закончились час назад. Чем ты занималась?

Он шумно выдыхает через нос.

– Ничем, просто гуляла, – говорю я. – Гулять же мне не запрещается?

Отец пытливо смотрит мне в глаза и тяжело опускает руку на мое плечо:

– Ты не на берегу была?

– Нет, – отвечаю я, глядя на родинку у отца на шее.

Он же не спросил меня конкретно про бухту.

– Ты точно не принимаешь наркотики? Потому что если ты этим занимаешься…

– Ты мне делаешь больно! – жалобно ною я и вырываюсь.

Отец растерянно смотрит на дорожку, ведущую к нашему дому. Я сдерживаюсь и не спрашиваю, – а он-то, случайно, не подсел на наркоту?

Уже несколько месяцев мне не снится этот сон – может быть, даже год. Бывало, я просыпалась с таким ощущением, будто меня укачало. Тогда я приходила в родительскую спальню, забиралась на кровать и ложилась между отцом и мамой. Мама никогда не спрашивала меня, что случилось. Она не открывала глаз, но гладила меня по голове и шептала, что все хорошо и чтобы я не боялась.

Когда мне исполнилось двенадцать, отец как-то раз отправил меня в мою комнату.

– Ты слишком большая, чтобы спать с нами, Элси, – заявил он, встав с постели голый. – Если страшно, включай свет, но спи у себя.

Он думал, что я боюсь темноты! Ему и в голову не приходило, что я стремлюсь в темноту.

По четвергам мама ходит к психотерапевту, которого зовут Пол. Домой она возвращается как раз в то самое время, когда мы приходим из школы. Нам не разрешается ее беспокоить. Обычно к тому времени, когда с работы приезжает отец, мама встает и успевает обновить косметику. За ужином она обычно произносит фразы типа: «Ох, глупая я старушка, опять плакала», – но позже, после того как я ухожу спать, я слышу, как она орет на отца. Говорит ему, что он бесчувственный и что пора бы уже знать: когда она говорит, что после сеансов психотерапии ей лучше, это на самом деле неправда.

Сегодня я жду целый час, прежде чем отнести ей чай. Она лежит на кровати, раскинув руки и ноги, будто тряпичная кукла. Рядом с ней старый потертый плюшевый медведь – когда-то он был моим. Мама меня не замечает, и я ставлю чай на тумбочку у кровати. Чай она никогда не пьет. Проходит какое-то время, и я выливаю остывший чай из кружки за окно, в наш заросший сад. Под окном валяется несколько разбитых кружек, но выбросила их туда не я.

Диллон и отец не так терпеливы с мамой, как я. Она говорит, что они не так горюют об Эдди, как она, а я не знаю, правда это или нет. Может быть, отчасти правда. В одной из книжек мамы о том, как справиться с горем, я прочла, что мать всегда страдает сильнее всех остальных, потому что она выносила и родила ребенка. Правда, в этой книжке ничего не сказано про двойняшек. Как-то раз я спросила об этом Диллона, и он мне сказал, что, пожалуй, самая крепкая связь с Эдди была у меня, а еще он сказал, что, на его взгляд, читать книжки про то, как справиться с горем, глупо. Он еще сказал, что маме, вместо того чтобы читать такие книжки, было бы лучше вернуться на работу на полный день и лучше заботиться о семье. Она работает ресепшионисткой при кабинете стоматолога-хирурга три раза в неделю, а работу эту она нашла, еще когда училась в школе. Вместо того чтобы закончить школу, она стала работать, мечтая накопить денег на сапоги до колен. И когда я прошу у нее немного карманных денег, она говорит, что последним, что она купила для себя, были эти самые сапоги.